Неприступный герцог - Джулиана Грей

Наконец она переключила свое внимание на трюмо – нескладную махину темного дерева – и одним пальцем приоткрыла коробочку с бритвенными принадлежностями.

Абигайль опустилась на стул рядом с трюмо и сделала глубокий вдох. Мыло для бритья. Именно оно источало соблазнительный аромат бергамота. Она наклонилась, вдохнула снова и тут же мысленно перенеслась в конюшню на постоялом дворе. Вновь услышала стук дождя по крыше, ощутила прикосновение бархатистых губ Уоллингфорда к своим и твердую каменную стену, упирающуюся ей в спину. Абигайль вдохнула снова, и вот уже мускулистая грудь герцога прижимается к ее груди и…

– Какого черта вы делаете в моей комнате?

Полуприкрытые глаза Абигайль тут же открылись.

Герцог Уоллингфорд заполнял собой чуть ли не весь дверной проем. Сильные руки сложены на груди, а широкие плечи, обтянутые дорогим твидом, едва не касаются дверных косяков. Он был в костюме для верховой езды, начищенные до блеска сапоги лишь усиливали эффект его неотразимости. В ее одурманенном бергамотом сознании он казался ей красивым, точно бог. Ведь у простого смертного не может быть таких гордых высоких скул и густых темных волос, ниспадающих закручивающимися локонами на лоб. В его глазах, освещенных солнцем, горел огонь, и впервые Абигайль заметила, что они вовсе не черные, а скорее напоминают темное полуночное небо. Ей еще ни разу не удавалось подойти к герцогу достаточно близко, чтобы разглядеть это.

– Что за вопрос, – произнесла Абигайль, с трудом удерживаясь от желания броситься в объятия герцога или, того хуже, упасть вместе с ним на пол и предаться страсти, – когда вполне очевидно, что я всего лишь меняю набивку в вашем матрасе.

Абигайль махнула рукой в сторону стоящих посреди комнаты мешков и перьев, покрывающих пол вокруг них.

Уоллингфорд посмотрел на перья, потом на Абигайль, а потом снова на перья. При этом его руки оставались скрещенными на груди. Он заговорил медленно, словно с умственно отсталой.

– Меняете… набивку… в моем матрасе? – спросил он, вскинув бровь.

– Это очень тяжелая работа. Хотя откуда вам это знать? – ответила Абигайль. Аромат бергамота начал постепенно выветриваться вместе с порывом свежего ветерка, проникающего через дверь. И тем не менее ее не покидало желание оказаться в объятиях герцога. Однако вместо этого она взяла с пола мешок с перьями.

– Я присела, чтобы немного передохнуть.

Уоллингфорд шагнул вперед и с недоверием оглядел комнату.

– А разве это не должны делать слуги?

– Они заняты сыром.

– Сыром?

– Это долгая бытовая история, а вы совсем не производите впечатления человека, который может подобной историей заинтересоваться. Не поможете мне с матрасом? – Абигайль беспощадно сдернула с кровати одеяло и простыни.

– Какого черта вы творите? – воскликнул герцог.

– Меняю ваши перья.

– Мои перья не нуждаются в замене. И уж точно не вами.

Уоллингфорд схватил Абигайль за запястье. «Какая огромная у него рука», – подумала Абигайль. Ей очень хотелось прижаться к его плечу, но это было бы крайне неприлично.

– Ну конечно же, ваши перья нуждаются в замене, – сказала она. – Потому что эти меняли в последний раз во время визита папы римского, а было это несколько сотен лет назад.

– Ваше присутствие в моей комнате является прямым нарушением условий пари.

– Вовсе нет. Я пришла сюда по делу, с весьма невинными намерениями. К тому же это вы сжимаете мою руку, что я рассматриваю как попытку соблазнения.

Уоллингфорд разжал пальцы.

– Я вынужден просить вас уйти.

– А я вынуждена просить вас отойти в сторону, чтобы я могла завершить начатое.

– Вы – сестра маркизы, и вам не пристало наполнять матрасы перьями, кормить коз и кур.

Абигайль обернулась:

– Что вы хотите этим сказать? И какое вам вообще до этого дело? Думаю, многим маркизам пойдет на пользу, если они будут время от времени кормить коз. И герцогам тоже, раз уж на то пошло.

Уоллингфорд был разгневан.

– Вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?

– Совсем. – Абигайль с вызовом посмотрела на герцога, на его широкие плечи и внезапно почувствовала себя очень маленькой и хрупкой. Она встречала крупных мужчин и раньше, но герцог был другим. Под дорогим твидом его костюма скрывались недюжинная сила и мощная воля. Абигайль чувствовала, как они бушуют и бурлят внутри, готовые вырваться на свободу и разрушить эту преисполненную благородства оболочку с воинственностью предков, впервые получивших титул, чья наследственность делала его столь неотразимым для женщин.

Только вот ему не на что было направить эту варварскую мощь в благовоспитанной современной действительности.

Уоллингфорд смотрел на Абигайль. Его дыхание обвевало ее лицо, а глаза цвета полуночного неба прищурились от напряжения. Его сильные руки поднялись и сомкнулись на ее плечах.

– Почему, Абигайль? – спросил он.

– Что… почему? – Аромат бергамота, источаемый его кожей, коснулся ноздрей. Где-то в глубине сознания пульсировали, не давая покоя, слова синьоры Морини. Мысли о судьбе, проклятиях и клятвах в вечной любви смешались в бешеном водовороте.

Голос Уоллингфорда зазвучал мягче:

– Почему вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?

– Потому что это мешает.

– Мешает чему?

Абигайль постаралась собраться с мыслями.

– Тому, чтобы стать интересным человеком. Настоящей личностью, а не просто модно одетой куклой.

– Никто, – сказал герцог, поднося руку к щеке Абигайль и легонько погладив ее костяшками пальцев, – никогда не примет вас за куклу, мисс Харвуд.

О да! К черту лодочный сарай с припасенным в нем вином и свечами. К черту возможная любовница, живущая в деревне. К черту глупые проклятия Морини. Вот это идеально – освещенное солнцем лицо Уоллингфорда и его глаза, горящие неподдельной страстью.

Абигайль положила ладони на его грудь и привстала на цыпочки.

Его губы, нежные, точно гусиный пух, коснулись ее губ.

– О, – выдохнула Абигайль, когда пальцы герцога коснулись ее подбородка, а губы вновь накрыли ее собственные в нежном поцелуе.

– Абигайль, – пробормотал Уоллингфорд.

Она покачнулась, сделала шаг назад, чтобы удержать равновесие, но споткнулась о мешок с пухом.

Уоллингфорд последовал за ней, подхватил, и они опустились на пол, слившись в страстном поцелуе. Пальцы Абигайль вцепились в пуговицы на рубашке Уоллингфорда, а его пальцы – в пуговицы ее платья.

– О, Уоллингфорд!