И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе - Найджел Рааб

Горюнов указывал, что если бы ТАСС оперативно дало сводку о случившемся, то «инкорам[203] куда труднее было бы распространять непроверенные слухи, преувеличивая количество жертв катастрофы». Не лучше ли, продолжал он, «чтобы москвичи узнавали новости из советской печати или по радио, нежели слушая зарубежные радиостанции?»[204] А в 1963 году самолет совершил аварийное приводнение на Неве в Ленинграде, но благодаря «отважному» экипажу и «блестящей работе» спасательной команды обошлось без жертв. Однако несмотря на счастливый исход чрезвычайной ситуации, равно как и на то, что все происходило среди бела дня, на глазах ошарашенных ленинградцев, Главлит и «Аэрофлот» запретили ТАСС сообщать о случившемся. Лишь спустя два месяца «Правда» написала о приводнении (в 1973 году Э. Рязанов в фильме «Невероятные приключения итальянцев в России» «аварийно посадил» самолет на переполненное машинами шоссе, где тот затем останавливается на переходе, пропуская пешеходов; только в 1979 году другой советский режиссер отважился снять некомедийный фильм о пилотах «Аэрофлота», героически спасающих самолет от крушения)[205]. В 1961 году ТАСС также не позволили сообщить о размыве дамбы и трагическом наводнении, от которого пострадал киевский район Куреневка[206]. Горюнов же настаивал на внесении изменений в цензурные правила, позволивших бы ТАСС должным образом освещать случающиеся аварии и стихийные бедствия[207]. Мнение Горюнова вполне отражало действительность: с конца пятидесятых годов советское телерадиовещание неустанно анализировали и нещадно критиковали за очевидные нестыковки; власти понимали, что для возможности конкурировать с иностранными медиа и доносить до аудитории опровержения всевозможных «слухов и фабрикаций» необходимо поднимать уровень подачи материалов [Roth-Ey 2011: 159].

Хоть серьезные спасательные операции зачастую замалчивались в информационном поле, однако они то и дело объявлялись в художественном, пусть и с меньшим размахом. В 1964 году В. М. Шукшин снял по мотивам собственных рассказов фильм «Живет такой парень» – о юноше, работающем шофером грузовика в Алтайских горах. Пашке (так зовут героя) удается предотвратить серьезную трагедию – пожар на нефтебазе: услышав крики рабочих «Горим!», он вскакивает в кабину охваченного пламенем грузовика и уводит его под откос в реку, чтобы от взрыва никто не пострадал. На следующий день к нему в больницу является молодая журналистка, чтобы взять у «героя» интервью для «молодежной газеты»[208].

К сожалению, призыв Горюнова не оказался созвучен партийным настроениям времен ташкентского землетрясения, когда с энтузиазмом писали о строительстве нового города и с заметно меньшей охотой – о спасательных мероприятиях[209]. Так что летнее сообщение «Правды Востока» о страшном паводке близ Ферганы было выдержано в традиционных тонах[210]: соболезнования, но без малейшего упоминания о тридцати восьми погибших и еще тридцати семи пропавших без вести[211]. Тогда в самом разгаре было строительство новой Чарвакской ГЭС на севере республики; в декабре 1966 года было решено эвакуировать местных жителей, чтобы затопить территорию, назначенную под резервуар водохранилища. Ясное дело, все окружавшие затопление и эвакуацию события также не посчитали достойными освещения[212].

А в июне 1966 года уровень Енисея поднялся до рекордного с 1902 года уровня, так что в Красноярске развернулись масштабные спасательные мероприятия. Свыше 52 000 человек было эвакуировано и временно расселено по школам и иным административным учреждениям[213]. В общей сложности от наводнения пострадало восемьдесят шесть промышленных зданий, а более 36 000 человек остались без крова[214]. Однако, несмотря на размах спасательных операций, освещали их чрезвычайно скупо. Нежелание сообщать о потопе в крупном городе, пожалуй, стоит отнести к тому, что наводнения зачастую связаны с высоким числом жертв – утонувших, заболевших, лишившихся средств к существованию и пропитанию [Blaikie et al. 1994: 126]. «Правда» предпочла тогда сообщить о визите в Сибирь французского президента де Голля[215]. В последующие годы освещение трагедий было не менее избирательным.

Впрочем, нельзя сказать, что желание контролировать информационное поле являлось исключительно советским или же тоталитарным феноменом. Централизация средств массовой информации, несомненно, упрощала контроль за ними; да и американские медиа с не меньшим рвением стремились воздействовать на восприятие бедствий. Тед Стайнберг, исследовавший землетрясение в Сан-Франциско 1906 года, подробно показывает, как железнодорожные компании усердно старались переключить внимание общественности с подземных толчков на случившиеся в результате пожары. Так что если бы какой-то читатель полностью полагался на брошюры Южной тихоокеанской железнодорожной компании, то он «в жизни бы не поверил, что буквально недавно произошли чуть ли не сильнейшие в истории Северной Америки толчки магнитудой в 7,7 балла». Не желая тревожить инвесторов, вкладывающих большие деньги в будущее штата, местные власти и газеты наперебой рассказывали о незначительной сейсмической активности [Steinberg 2000: 29–30][216]. Некоторые же и вовсе взяли курс на полное игнорирование землетрясения. Скажем, в редакторской колонке «San Francisco Call» было высказано следующее предложение: «Весь свет наслышан о постигшем нас несчастье, но стоит ли теперь – когда все уже позади – без умолку трезвонить о нем? Почему бы не забыть о нем, и чем скорее, тем лучше? <…> Ведь если нам охота отпугнуть людей, есть масса иных способов это сделать»[217]. Умолчание о подробностях землетрясения в Сан-Франциско сыграло на руку капиталистам ничуть не менее, чем аналогичное отношение к ашхабадской трагедии – коммунистам. Ташкентское же землетрясение, в свою очередь, подробно освещалось именно потому, что это способствовало укреплению имиджа тогдашних партийных руководителей. И в американском, и в советском случае характер освещения стихийного бедствия определялся выгодой такового для власть имущих.

Мировые средства массовой информации, конечно, также освещали события в Ташкенте, однако после январской конференции интерес к городу заметно поутих. Парижская «Le Monde» признавала, что советская пресса стала куда более открытой в сравнении с ашхабадским землетрясением 1948 года, когда о перестройке города на Западе узнали лишь спустя несколько лет. Вместе с тем это вовсе не означало, что западным журналистам можно было свободно писать о ташкентском землетрясении[218]. Так, еще в январе того же года корреспондент «Le Monde» хвалебно отзывался об отношении к западной пресс в Ташкенте; но та же «Le Monde» привела сводку, в которой сообщалось, что зарубежные журналисты в город не допускаются, а потому не могут адекватно освещать происходящее. Французская пресса с недоверием относилась к советским репортажам о Ташкенте, тем не менее соглашаясь, что город постепенно возвращается к нормальной жизни. Тогда же по настоянию французской Всеобщей конфедерации труда (Confédération générale du travail) ее делегация была допущена на промышленные предприятия города[219].

Параллельно с новостными корреспондентами в пострадавшем городе работали также и съемочные группы. Кино, как известно, всегда