Бестеневая лампа - Иван Панкратов

кивнул. Он собирался наложить сначала простую бинтовую повязку, крепко зафиксировав руку, а когда Михаил полностью придет в себя и сможет постоять — тогда поверх простого бинта пройти гипсовым.

— Не забываем валик из ваты под мышку, — напомнил он Юле.

— Обижаете, Владимир Николаевич, — и она показала ему на подоконник. Дед прищурился, увидел, кивнул.

Когда Михаил окончательно проснулся, его усадили на операционном столе. Владимир Николаевич не отпускал руку и командовал действиями накладывающего повязку Виктора.

— Сначала двумя турами плечо прихватываем и прижимаем… Теперь спереди проводим через ключицу назад и по спине выходим на левый локоть… Опять под мышку уходим направо, по спине наверх и опять локоть подхватываем… Теперь повтори еще раз всю конструкцию.

По второму кругу все получилось быстрей. Виктор наконец-то ухватил не понятую им еще в институте логику повязки Дезо и сделал все удачно.

Дед медленно отпустил левую руку, которую держал все это время, проверил, ходит ли плечо в стороны, нет ли провисания у предплечья. Все было крепко и надежно.

— Закончили, Миша, — он посмотрел снизу на сидящего на столе пациента. — Ложись теперь и жди каталку, отвезут в палату.

— Да я сам дойду, — не очень внятно, но смело сказал Терентьев.

— Нет уж, — запретил Владимир Николаевич. — Я тебе говорил про умные операции. Завалишься где-то в коридоре. А мы, между прочим, почти два часа тебя оперировали. Переделывать как-то не хочется.

Михаил понимающе кивнул и лег.

Деду помогли развязать халат. Он в дверях обернулся и сказал:

— Всем спасибо.

И все, кто был в операционной, на секунду оторвались от своих дел и синхронно ответили:

— И вам, Владимир Николаевич.

В ординаторской дед жёстко объяснил ему необходимость готовиться к операции в полном объеме, а не надеяться на то, что сестра знает технику всех повязок. Виктор виновато слушал его и понимал, что если бы сегодня вместо деда в операционной был Рыков, то бинтовать им пришлось, скорее всего, попросив санитарку раскрыть им перед глазами учебник по сестринском делу. И это было бы чертовски стыдно.

— Больше не повторится, — ответил он, когда дед закончил. — Одного твоего замечания мне всегда хватало, чтобы сделать выводы.

— То-то же, — дед накинул пиджак, висящий на кресле. — А где твой начальник? Ты вчера что-то на эту тему не распространялся.

— Категорию в округ повез, — вздохнул Виктор. — И знаешь, я эту работу читал. Так уж получилось.

— И там что-то такое, что тебе сильно не понравилось?

— Да ладно, дед, не хочу об этом говорить…

— Судя по всему, ты в тексте увидел плоды своих трудов, — дед покачал головой. — Даже и не знаю, что сказать. Илизаров тоже идеи у Гудушаури подсмотрел. Это не помешало ему аппарат своей фамилией называть, хотя он только перекрест спиц запатентовал, все остальное до него уже было. В медицине сложно запретить пользоваться чужим опытом — хоть на практике, хоть на бумаге. Иногда, конечно, хочется, чтоб о тебе вспомнили, как об авторе методики или об исполнителе операции, но чаще смотришь на это абсолютно равнодушно. Ведь главное результат, ты же понимаешь. Вот пересадили мы твоему солдату кожу — и хорошо. А кто об этом в работе напишет… Я, кстати, в свое время на высшую категорию даже и не претендовал. У офицеров разница в зарплате между первой и высшей категорией была в пять рублей, что ли. Может, чуть больше. Так я плюнул на это дело. Овчинка выделки не стоит. Ладно, вызывай мне такси, да поеду я. В гараже надо прибраться. Захочешь присоединиться — заходи после работы.

Когда он ушел, Виктор немного подумал над его словами, согласился с ними, но поступком Рыкова все равно остался недоволен.

Неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, открыли ее. На пороге показался Петр Афанасьевич с большими тяжелыми и почему-то круглыми пакетами в каждой руке.

— Добрый день, Виктор Сергеевич, — отдышавшись (а одышка у него была приличная), сказал Терентьев-старший. — Я так понимаю, вы закончили… А дед ваш?..

— Ушел, — ответил Платонов. — Мавр сделал свое дело, так сказать…

— Эх, не успел. Я вам тут арбузов купил, у вас прям напротив госпиталя рыночек маленький, иду, смотрю, красавцы такие лежат. Не удержался. Вам с дедом по одному, ну и сыну. Ему же можно?

Он поставил один пакет на пол — тот, где угадывались сразу два больших шара. Второй он продолжал держать в руке.

— Можно, часа через полтора-два, — согласился Виктор. — Мы ему еще поверх простого бинта гипсовый должны кинуть. Он сейчас гораздо более беспомощным станет — левая рука фактически будет выключена на три недели. А вы ему арбуз — ему ж в туалет надо будет не раз и не два с такой нагрузкой на почки.

— А я здесь на что? — усмехнулся Петр Афанасьевич. — В детстве пеленки менял, сейчас штаны помогу снять. Может, и он меня в старости не забудет. К нему уже можно?

— Запросто, — сказал Виктор. — Сейчас операцию запишу, оформлю все, и приду гипсовать.

Петр Афанасьевич вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Платонов подошел, заглянул в пакет. Огромные полосатые арбузы с высохшими хвостиками выглядели аппетитно, килограммов по пять-шесть каждый. Виктор никогда не был силен в правильном выборе арбуза, предпочитая поэтому дыни, но тут он почему-то был уверен, что внутри его ждет сочная зрелая мякоть. Платонов достал один арбуз, позвал санитарку и попросил помыть его в большой раковине на пищеблоке. Через десять минут он уже одной рукой тыкал в клавиши ноутбука, набирая текст операции, а другой закидывал в рот куски сладкого арбуза, вытирая подбородок маской.

Когда с работой было покончено, он умылся, критически посмотрел на себя в зеркало, остался доволен.

— Ну что, пойдем гипсовать?..

В палате Михаил стоял у окна и пытался разглядеть под повязкой, как там все устроено. Петр Афанасьевич лежал на своей кровати, прикрыв глаза и положив руку на сердце.

— Случилось что? — спросил Платонов. Терентьев-старший, не открывая глаза, сказал:

— Да что-то сердечко прихватило. У меня так бывает иногда.

— Давление давайте измерим, — и Платонов позвал медсестру с поста. Через пару минут он уже знал, что оно немного понижено — сто пятнадцать на семьдесят. Немного, но не критично. Пульс был хороший, но частый.

— Как боль, не уходит?

— Да полегче немного, но еще пока не в норме, — Петр Афанасьевич убрал руку с груди, посмотрел на Виктора. — Не переживайте за меня.

— Михаил, давай иди в перевязочную, для тебя все готово, пусть воду подогреют, я подойду минут через пять, — дал указания Платонов. — А мы тут с отцом твоим разберемся. И арбуз попросите кого-то помыть, а то видел я на днях одну дизентерию…

Когда Михаил вышел, Виктор позвонил Елене.

— Приветствую… Извини, что беспокою… У меня тут есть один человек в отделении… Неучтенный, я бы так сказал. Отец одного пациента, помогает ухаживать… У него что-то с сердцем. На вид вроде сохранный, но, если можешь — посмотри. Или Наташу пришли, если сама… Через полчаса? Хорошо. Да, мы успеем ЭКГ снять.

Он отключился, посмотрел на Петра Афанасьевича.

— Что-то мне ваш цвет лица не нравится, — хмуро сказал Платонов. — Через полчаса вас посмотрит лучший кардиолог нашего госпиталя Елена Ивановна Мазур. А пока я буду Михаила гипсовать, вам ЭКГ снимут. Хуже не становится?

Петр Афанасьевич отрицательно покачал головой на подушке.

— Вы идите, занимайтесь. Я уж тут как-нибудь…

Платонов вышел следом за Михаилом, оглянувшись в дверях. Что-то ему во всем этом не нравилось…

Гипсовал он всегда так же, как и дед — без перчаток, не боясь испачкаться. Так он лучше чувствовал каждый слой бинта, каждую крупную крошку, которую надо было убрать или тщательно раскатать. Михаил по его команде поворачивался в нужную сторону; Виктор разглаживал каждый тур бинта, чувствуя себя каким-то Микеланджело. Вместе с Юлей они сделали все не быстро, но аккуратно.

К этому времени Мазур уже пришла в палату к Петру Афанасьевичу. Виктор застал ее за чтением электрокардиограммы на столе у окна. Михаил тоже вошел следом за Платоновым,