Бестеневая лампа - Иван Панкратов

такой травматический шок… посмотрел я их и понимаю, что там льется где-то, в животах у обоих, что не только перитонит развивается. Умирают они от острой анемии. Медик, правда, капельницы им поставил, но запасы были у него маленькие — что такое тысяча двести физраствора при кровопотере в два литра?

Платонов кивнул.

— Он их, конечно, обезболил, как мог. Облегчил, так сказать, страдания. Но надо бы и побороться за каждого. И знаешь, что мне помогло?

Дед выдержал паузу, потом ответил:

— Они все знали свою группу крови. Вся застава. В военниках штамп стоял. Быстро сориентировались, выяснили у кого какая, взяли с их фельдшером шприцы Жане, пару систем, которые я привез… Ну и без совмещения, без антикоагулянтов, на удачу. У одного брали не больше четырехсот миллилитров, как бы они не просили взять больше. Брали и тут же вливали раненым. Я понимаю, что пока дырка есть, вливать бессмысленно — но мне ведь и не надо было долго. В общем, хватило мне и солдат, и крови, и времени тютелька в тютельку до приезда операционной. А там два стола. Быстро наркоз дали, зашли в животы, зажимы кинули на сосуды, растворы ливанули — и так с раскрытыми животами и поехали в госпиталь. Ремнями привязали к столам, чтоб не свалились.

— Жесть, — только и мог сказать Платонов. — Просто кино какое-то.

— Да, — согласился дед. — Они живые остались, эти парни. А потом, спустя две недели, пока мы с выезда еще не убыли, к нам приехал командир заставы и мне эту грамоту перед строем вручил. Я от него и узнал, что нашли они этого гада — прямо в тот же день. Вычислили. Он, когда гранаты кинул, кольца машинально в карман спрятал. Особисты приехали, всех допрашивали и обыскивали. И поймали его.

Платонов смотрел на деда каким-то удивленным взглядом, открыв для себя еще одну необыкновенную историю. Он двум раненым почти час кровь переливал чуть ли не подручными средствами, жизни им спас — и ему за это грамоту. Странное поколение ту войну выиграло, загадочное. Сильное…

Дед покрутил грамоту в руках, потом протянул обратно Виктору.

— Убери на место. Может, еще пригодится правнукам своим рассказывать. Когда они появятся наконец-то.

Платонов улыбнулся и убрал грамоты в кладовую, кинув взгляд на томик «Детской хирургии». Вздохнул, выключил свет.

— Я вот подумал, если бы сейчас такое случилось, а врачи в частях почти все гражданские — поехал бы кто спасать тех парней на заставу или нет? Ведь информация была, что диверсанты в тайге.

Он сам подумал над своими словами и понял, что эта тема гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд. Потому что он знал ответ — не хотел в него верить.

— Когда своего ожогового брать собираешься? — сменил тему дед.

— Примерно через неделю, — подхватил ее Платонов. — Поговорил с ним и с его отцом. Вроде доступно объяснил, они согласны. Ты обещал на операции быть, помнишь?

— Конечно, помню. И от своих слов не отказываюсь, — решительно сказал дед. — За день до нее придешь, мы еще раз все нарисуем, обговорим. Можешь даже на мне чертить.

— Так и сделаем, — согласился Виктор. — Ладно, пойду я. Меня эта поездка в бригаду вымотала как-то, сбила все графики сна и отдыха. Ночь там не спали, потом полдня отчеты с Мазур писали. Суть же простая — кто первый доложил по форме, тот и прав. А остальным разгребать.

Дед опять усмехнулся одними глазами, но ничего не сказал — про армию он знал все и даже немного больше.

9

Спустя неделю Терентьев был готов к операции. Виктор неплохо поработал над раной; грануляции активизировались и своим сочным розовым видом словно говорили, что уже пора. Михаил и сам понимал, что процесс идет в нужную сторону, даже несколько повеселел — настолько, насколько вообще может выглядеть веселым девятнадцатилетний парень, потерявший руку.

Рыков поприсутствовал на паре перевязок, они обсудили ход операции, а потом начальник неожиданно поставил Платонова в известность, что уезжает в округ, везет туда свою работу на высшую категорию.

— Не отвезу сейчас — еще три месяца ждать, — пояснил он Виктору. — А за три месяца в армии все может измениться. Я эту работу два раза переписывал — потому что они то ширину полей изменят, то шрифт. Такое впечатление, что комиссия это ради шутки делает, что ли.

Платонов развел руками.

— Поезжайте, что я могу сказать. Придется ассистента искать.

— Зачем искать? Пусть Владимир Николаевич и поможет, — подмигнул Рыков. — В протоколе напишете меня, а на самом деле…

— Сначала спросить надо, а не перед фактом ставить, — сказал Виктор и чуть не добавил: «…вот как вы меня сейчас», но решил, что лучше промолчит. А когда Рыков ушел домой, Платонов включил его компьютер, нашел папку с текстом работы, пролистал ее и среди нескольких описанных в ней сложных случаев не без удивления обнаружил один случай «итальянской пластики» у рядового Т. после электротравмы.

В тексте это звучало как «первый за последние двадцать пять лет в истории госпиталя».

— Да ты просто первопроходец, Николай Иванович, — покачал головой Платонов. — Я думаю, стоит полистать еще.

Он примерно знал, что найдет там. И Ильяса Магомедова, и девочку Олю с туберкулезом, и салфетку… Все это сделал Рыков, сам, без подсказок, только благодаря своему клиническому мышлению и большому практическому опыту.

— А ведь как стыдно тебе было чужие выводы в историю болезни вносить, — вздохнул Виктор. — Чуть ли не до слез. Лицемер, каких поискать. «Пусть еще поработает…»

Платонов прекрасно понимал, что минимум половина текста в этих работах пишется с потолка — только, чтобы уложиться в определенные нормативы, спущенные из Главного военно-медицинского управления. Число выполненных операций, число ассистенций, пролеченных больных, написанных свидетельств о болезни — десятки показателей бесконечно улучшаются, потому что никто и никогда проверять их не будет. Категории вообще подписываются по принципу «Нравится — не нравится». Нравишься ты командиру окружного госпиталя, занес ему ящик коньяка — будет тебе высшая категория. Не нравишься — либо задробят совсем, либо вместо присвоения высшей подтвердят первую. Ну, а если совсем на тебя зуб точат, то могут и лишить всего.

Но вот эти сложные случаи, интересные больные — именно этот раздел работы иногда просматривают очень заинтересованно. Кто-то просто из любопытства, а главные специалисты — чтобы хоть примерно представлять себе реальный уровень мастерства своих подчиненных на периферии. Рыков беззастенчиво присвоил себе все лавры — и Виктор ничего не мог с этим поделать. Разве что только стереть пару страниц текста из этой работы — но ее копия по электронной почте была заранее отправлена в окружную комиссию, так что это ничего бы не изменило.

Платонов достал из кармана флешку, скопировал на нее работу, выключил компьютер.

— Имею полное право воспользоваться, — одобрил он свои действия. Потом Виктор зашел в палату к Терентьеву и напомнил о завтрашней операции.

— Как ты и хотел, — он обратился к Михаилу, — тот, кто операцию предложил, будет мне ассистировать. Считай, звезды так встали. Повезло тебе.

Петр Афанасьевич, перестилающий сыну постель, замер, услышав, кто будет помогать завтра Платонову.

— Спасибо вам, — спустя несколько секунд сказал он Виктору.

— Пока не за что, — отмахнулся Платонов. — Завтра перед операцией Владимир Николаевич к вам сюда зайдет, я уверен. Что скажет, не знаю. Может, что-то спросит. Он из тех докторов, кто мимо пациента сразу в операционную никогда не проходил. Только по неотложке, но там случай особый — были такие ранения, что только шинель успевали снять в коридоре. Вы, — он обратился к отцу, — приходите завтра после операции. Это примерно после одиннадцати часов. Я думаю, мы за час или полтора управимся. Беру с запасом, потому что более точного хронометража в голове пока нет.

Он на прощанье пожал руку Петру Афанасьевичу и легким движением дал понять, что приглашает его выйти из палаты в коридор. Сын проводил их хмурым взглядом.

— Что с Липатовым? — спросил Виктор.

— Я попробовал, —