Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары - Вернер Херцог

я не придерживался упорядоченного течения учебного года. В тот год, когда мой брат начинал профессиональную жизнь, я поехал с ним автостопом в Северную Германию. Там мы расстались, но в Мюнхен я вернулся позже, через неделю, если не больше, после начала школьных занятий. За это время я успел пожить в заброшенных садовых домиках, однажды – даже в пустой вилле в Эссене, открыв дверь своим «хирургическим набором». В другой раз, когда мне было уже семнадцать, я продлил себе каникулы больше чем на месяц. Я поехал за своей тогдашней подружкой в Англию, где в Манчестере вместе с четырьмя нигерийцами, тремя взрослыми и маленьким ребенком, а также тремя индийцами из Бенгалии приобрел за относительно небольшие деньги долю в кирпичном таунхаусе в рабочем квартале, недалеко от Элизабет-стрит. На короткое время комната стала моей собственностью. Тот английский дом был довольно запущенным, задний двор был завален хламом, а в камине я поймал множество мышей. В обоих случаях мать защищала меня, писала руководству школы записки с извинениями, что у меня, мол, воспаление легких. Но поскольку во втором случае в класс на мое место успели взять еще одного ученика, меня из милости перевели в параллельный, к протестантам. Сегодня я очень этому рад, потому что приобрел там двух друзей, чрезвычайно мне дорогих. Одним из них стал Рольф Поле, он был очень музыкален и играл на скрипке. Многие годы он мучался от тяжелого акне, причем страдала не только его кожа, но и душа. На футбольном поле это был опасный защитник, настоящий терьер – только его обведешь, и вот через два шага он уже снова перед тобой. Потом Рольф учился на юриста, при этом он становился все более левым, в 1967-м стал председателем Всеобщего студенческого комитета в университете Людвига и Максимилиана в Мюнхене, а в 1968 году, во время так называемых «пасхальных беспорядков» в Мюнхене, организовывал демонстрации, несмотря на полицейский запрет. За это он попал на скамью подсудимых, и перед самым госэкзаменом его отчислили с юрфака. Это и заставило его радикализоваться окончательно. Он сблизился с группой Баадера – Майнхоф, РАФ, и ушел в подполье. Поскольку у него была действующая лицензия, он доставал оружие для терактов. На какое-то время я совершенно потерял его из виду, пока однажды зимой на автобане под Аугсбургом он не устроил аварию. Тогда он сбежал через заснеженное поле и скрылся еще раз, но в конце 1971 года его наконец арестовали. Я ходил на многомесячный процесс в Мюнхене, который проводился при повышенных мерах безопасности. Мои персональные данные наверняка попали тогда в список лиц, подозревавшихся в симпатиях к РАФ, хотя у меня не было ничего общего с этой организацией. Его приговорили к шести с половиной годам, и я навестил его в тюрьме в Штраубинге. Это исправительное учреждение было мне уже знакомо, потому что в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет я собирался снимать там свой первый фильм, но из этого, к счастью, ничего не вышло. Сценарий, на обрывки которого я недавно наткнулся, полон непостижимых глупостей. Неужели это и вправду писал я? Органы безопасности создали для посещений в Штраубинге серьезные препятствия, Рольф Поле больше года содержался в бесчеловечных условиях, в полной изоляции.

Мне разрешили посетить его после того, как период изоляции закончился. Я принес ему маленький мячик из жесткой резины, невероятно прыгучий. Когда-то мы любили бросать такие мячики об стену во дворе нашей гимназии: сначала мяч должен был отскочить от неровной брусчатки, и лишь после этого его можно было ловить. Эти мячи отскакивали во все стороны, словно полоумные, и, чтобы поймать их, нужно было развить феноменальную реакцию, как у хоккейного вратаря.

Предчувствуя неприятности, я попросил на пропускном пункте в тюрьму, чтобы мячик просветили рентгеном, чтобы стало ясно, что в нем нет ничего, кроме той странной субстанции, из которой он сделан. Два сотрудника уголовной полиции, которые во время нашей встречи стояли по бокам и делали заметки о нашем разговоре, точно знали, что я принес, что это всего лишь мячик. Еще они знали, что Рольфу в его одиноких «прогулках во дворе», которые он совершал в тесном бетонном квадрате, накрытом металлической сеткой, такой подарок действительно бы пригодился. Но мяч все равно конфисковали без дальнейших объяснений. А с Рольфом мне так и не удалось поговорить по-настоящему. Когда он сел напротив меня за маленький столик, наручники и кандалы с ног у него не сняли, а он, поскольку ни с кем не общался целый год, уже не мог толком разговаривать. Голос у него для такого маленького расстояния был слишком громкий, о чем я ему сразу сказал, но лишь в последнюю минуту нашей встречи он нашел правильную громкость. К тому же он вместо разговора лающим голосом выкрикивал в мою сторону одни только политические лозунги. От зрительного контакта он тоже отвык.

Срок его заключения позже был снова продлен. Затем он оказался в списке из шести заключенных, освобожденных в обмен на берлинского политика Петера Лоренца. Лоренц был похищен Движением второго июня в знак поддержки РАФ, дело и вправду дошло до обмена заложниками, и Рольф вылетел вместе с другими освобожденными в Аден, в социалистический Южный Йемен. Только вот во время отлета, когда освобожденным передавали наличные деньги, он потребовал, видимо, сумму больше той, о которой договаривались: по крайней мере, когда его снова поймали в Греции, это было истолковано как вымогательство, и Германия добилась его выдачи. Я его больше никогда не видел. Его заключение закончилось в 1982 году, когда я путешествовал по миру. Он покинул Германию и получил вид на жительство в Греции благодаря браку со своей адвокатшей. Я слышал, что он очень болел. Он умер в 2004 году в Афинах, по официальным данным, от рака, по неофициальным – от ВИЧ.

Другой мой школьный друг из протестантского класса оказал решающее влияние на мое внутреннее становление. Его звали Вольфганг фон Унгерн-Штернберг фон Пюркель. В первые годы я его никогда не замечал по-настоящему, потому что он был из параллельного класса и целыми месяцами отсутствовал по болезни. Он был высокого роста, худой, как щепка, с запоминающейся головой аскета, которую он всегда наклонял немного вперед, как хищная птица. Он относился к числу ясно мыслящих людей, которые легко понимают сложные процессы и могут извлекать из них смелые идеи. Вольфганга можно увидеть во многих моих ранних фильмах. Он и его брат Йохен, тоже из нашего класса, были из семьи протестантского священника, служившего в церкви совсем рядом с гимназией.