Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

Желательно и меховой одежды у них раздобыть. Наши бушлаты все же холодноваты для здешней зимы.

– Это вряд ли – если только старую, поношенную. Свою не отдадут, а новую шить долго.

– Ну хотя бы два комплекта для уличных работ.

На второй день пути снега стало поменьше, и сразу запестрели следы зайцев, лунки от спален белых куропаток. Под кустами и сухими метелками растений причудливая топанина крестообразных следочков – места их кормежки. Одна большая стая – не меньше тридцати, заслышав скрип снега, с оглушительным треском выпорхнула, покрыв прогалину султанчиками «взрывов», и унеслась белыми хлопьями прочь.

Ветер тем временем пробил в сплошной пелене облаков окно, и солнечные лучи зажгли голые макушки лиственниц, словно свечи в храме. Озябшие клесты сразу весело затенькали.

Вскоре цепкий взгляд Корнея стал отмечать на сосенках обкусанные вершинки – глухариные столовые. Под ними рыжеватые колбаски помета. Нижние ветки в снегу, а на макушках его нет: тяжелые птицы стряхнули. А вон и сами краснобровые, иссиня-черные петухи бродят.

Впереди появились путанные наброды оленей. На них кое-где бурые орешки.

Корней размял пальцами один. «Ого! Совсем свежий, даже не застыл! Потроплю-ка».

Следы вели в ольховник. Вон и табунок. Одни копытят ягель, другие отдыхают в промятых ямках-лежках. Судя по размерам – не домашние, те помельче. Рядом крутятся песцы: они пользуются тем, что олени, разгребая снег, облегчают им доступ к леммингам.

Стоявшая тишина и предательский скрип снега под лыжами помешали охоте. Чуткий вожак, хоркнув, бросился в глубину леса, увлекая за собой важенок. Теперь преследовать бессмысленно – не подпустят.

По берегам Бегюке заячьих следов особенно много. Их тропки исполосовали пойму и протоки вдоль и поперек. Попадались чуть ли не утрамбованные «дороги».

Полной неожиданностью для Корнея стало появление медвежьих следов. Они тянулись из-под елового выворотня. Упавшее дерево вырвало мускулистыми корнями большой пласт земли, и миша приспособил сложившийся шалашиком пласт под берлогу.

Опустившись на колени, путник заглянул во внутренность медвежьего жилища. Оно имело шарообразную форму, и было на удивление маленьким. Сухо, только в одном месте небольшой ледяной натек. Открытые боковины заложены ворохами сучьев, веток и завалены снегом. Похоже, и косолапого зима застала врасплох: не успев накопить достаточно жира, ушел искать, чем бы еще подкрепиться.

Встреча с голодным зверем ничего хорошего не сулила, но стремление обеспечить команду мясом пересилило здравый смысл. Корней осторожно заскользил вдоль следов, шедших прямо по оленьим.

Взрыхленный, обрызганный кровью снег посреди лога и приглаженный, в алых пятнах желоб, ведущий в буреломную чащу, поведал о том, что медведю удалось завалить одного из согжоев. Скрытно к зверю не подойти, а риск велик. Корней не стал испытывать судьбу – повернул обратно.

Долина, образованная проползшим в давние времена ледником, сужалась и вскоре превратилась в тесное ущелье, в котором Корнея встретили гигантские фигуры выветривания. Стоят, словно стражи. С них красиво осыпается гонимый ветром снег. Казалось, это стекают молочные ручейки. Дальше ущелье расходилось, образуя просторный, защищенный от ветров цирк.

«Подходящее место для становища. Может, это и есть Саханджа?» – подумал скитник и направил лыжи к проступавшей за стволами лиственниц поляне. Оттуда доносилось позвякивание колокольчика. Вскоре показались торчащие из снега кресты. Возле одного – имитация чума из трех жердей. На нем рога, цветные тряпочки и колокольчик. Он-то и позвякивал на ветру. Из снега торчали обломки нарт[34].

«Стойбище где-то рядом!» – обрадовался Корней.

Пройдя еще с полкилометра, он оказался в горелом лесу. Черные стволы стояли, сиротливо растопырив обугленные ветви. Между ними каркасы чумов. Тоже обугленных. От всего этого исходил еще не выветрившийся запах гари. Пусто, мертво вокруг. Лишь ворон оглашает промороженное пространство мрачным: «Ка-аа! Ка-аа!»

Судя по всему, здесь еще до снега пронесся огненный смерч, и эвенки покинули пожарище. Чтобы понять, куда они могли уйти, скитник, буксуя на голицах[35], с трудом взобрался на ближайшую сопку. На востоке просматривалась еще одна, закрытая с трех сторон горами, котловина. Корнею даже показалось, что над ней поднимается дымок. «Скорей всего, туда перебрались», – решил он.

Въехал в котловину, когда короткий зимний день уже начал тускнеть. Повсюду видны оленьи следы, раскопы, овальные лежки.

Еще не видно чумов, а о том, что скоро стойбище, Корней догадался по полупрозрачному облачку от дыхания большого стада. Через некоторое время слух уловил и издаваемые оленями звуки: хорканье, похожее на храп; щелканье копыт, стук рогов, колышущихся над шерстистой массой, словно оголенные ветви деревьев.

Заиндевевшие животные, чтобы согреться, сбились в плотную кучу и уморительно выплясывали на снегу. При этом крайние время от времени протискивались в центр стада, где заметно теплее.

Сквозь висевшее над ними облако пара виднелись верхушки чумов со скрещенными кончиками жердей. Поднимающийся из них дым мраморными столбами подпирал небосвод.

Обойдя стадо, Корней направился к тесно стоящим жилищам, обложенным понизу снегом – своего рода завалинка.

Несмотря на мороз, румянощекая ребятня на улице. В меховых комбинезонах с капюшонами, они напоминали медвежат. У самых маленьких рукава наглухо зашиты – чтобы снег не попадал. Дети с любопытством разглядывали пришельца. Они впервые видели такого большого бородатого человека.

Скитника тут же взяли в кольцо звонкоголосые оленогонные собаки. На их лай из ближнего чума вышел, скрипнув снегом, пожилой полноватый эвенк в богато расшитой кухлянке с дочерна загорелым, скуластым лицом, толстыми отвислыми губами. Глядя сквозь щелочки глаз, он произнес:

– Дорова! Пришел! – и протянул