Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк

следующей остановке в автобус втиснулась парочка тинэйджеров – оба в приспущенных штанах с мотнёй на уровне колен, оба татуированы и, как ёжики, утыканы металлом, куда там папуасам! У девицы звякнул мобильник, и она во всю глотку стала выяснять отношения с каким-то Дирком, которому тут же сообщила, что не Дирк он вовсе, а дырка от задницы.

– Громче, пожалуйста, – попросил Виктор папуасиху, – нам всем интересны подробности вашей личной жизни.

Тинэйджеры недоумённо переглянулись. В Германии не принято делать замечания молодежи. Страна непуганых идиотов! Вот бы этих всех фриков – да в их райцентр. Там бы у них мгновенно приняли зачёт по моральному кодексу строителя капитализма.

Виктор поймал на себе пучок неодобрительных взглядов. Козлы! Нет бы, всем миром образумить шелупонь, место старшим не уступающую, клешни разбрасывающую по всему салону, музыкой своей оглушающую окружающих. Так нет, зыркают на него, демократы обделанные!

От пота рубаха прилипла к спине. Лето Виктор не любил. Впрочем, он ненавидел и все остальные времена года. В Германии ведь и зима – не зима, и весна – не весна, и осень – не осень. Пародия сплошная. Всё не как у людей. Тут даже времена года начинаются не первого, а двадцать первого числа. Чёрт-те что!

Слава Богу, прибыли. Вокзальный термометр показывал +30. Что же тогда будет в Баварии? Там он со своим сердцем совсем копыта отбросит. Ну и пусть. У Лерки руки развяжутся. Найдёт себе бойфренда и оживёт, а то ведь не баба, а восковая фигура из музея мадам Тюссо.

Сплюнув на раскалённый асфальт, Виктор вошёл в здание вокзала. Купил в киоске газету «Эмигрант» и двинул по подземному переходу к своей платформе.

Меж билетных автоматов, как муха в кипятке, металась бабулька в платочке. «Ну, точно из наших, – подумал он. – Потеряла сопровождающих и с ума сходит».

Та, увидев в руках Виктора газету с русским шрифтом, бросилась ему под ноги подстреленной чайкой: «Мил-человек, помоги, я же вижу, что ты наш!».

«Странно, – подумал он. – Из чего это видно? Одет прилично, выбрит, подстрижен, рта ещё не открывал, а, поди ж ты, – «наш»…

Старушка мёртвой хваткой уцепилась в его локоть и на одном дыхании поведала, что едет к старшему сыну от младшего, который её в электричку посадил и дал в руку билет, купленный вчера. Контролёр билет этот забраковал, стал штраф требовать. А денег у неё с собой нет, так как старший сын должен был её через час у себя на вокзале встретить. Вот бабулю и высадили на этой станции. Хотели затянуть в участок, чтобы штраф оформить, но она от страха стала сознание терять, так как полицаев боится ещё с военного детства. Испугавшись, что бабка отдаст концы, контролёр отвязался. Вот она теперь и наматывает круги по незнакомому вокзалу, не зная, что дальше делать.

Виктор покачал головой: бедные наши люди – ни языка, ни законов не знают, а всё равно по миру шастают. Он купил старушке билет, отвёл её к нужному поезду, посадил в вагон. Та перекрестила Виктора:

– Спасибо, сынка! Пусть тебе Бог помогает!

– И вам не хворать! – попрощался он и, насвистывая «Марш энтузиастов», направился к своей платформе.

А вот и он, мюнхенский, стоит голубчик. Виктор вошёл в вагон для некурящих, там никого не было. Слава тебе, Господи! Хоть немного проедет в тишине и покое. Он выбрал самое удобное место в центре вагона, достал ручку, развернул «Эмигрант», стал разгадывать сканворд.

Поезд плавно тронулся. Заработали кондиционеры. Виктор облегчённо вздохнул. Нагретая солнцем голова работала плохо. Ну, не знает он ни самой большой реки в Бирме, ни типов старинных парусных суден. Вот если бы спросили что-нибудь о налогах, он бы тут же ответил. Но о них его никто не спрашивал, потому что он – социальщик.

Согласно основной заповеди Западного мира, одни продают душу, другие – родину, третьи – пирожки с тухлым мясом, но главное – чтобы все они вовремя платили налоги. Виктор их не платил, хоть и продал родину вкупе с душой. Не понадобилась его жертва Германии, плевала она на неё с высоты Бранденбургских ворот. Следовательно, он – не просто неудачник, а идиот, причём, полный…

Задумавшись над своей непутёвой жизнью, Виктор прислонился лбом к холодному стеклу и залюбовался пейзажами исторической родины. Чисто, уютно, нарядно. За окном мелькает яркая изумрудная зелень, спрессованные в аккуратные круглые рулоны снопы на полях, лазурное небо, живописные озёрца. Забавные, словно игрушечные, домики с красными крышами. Такие он видел в детстве в книжке «Сказки братьев Гримм», подаренных ему родителями на Рождество.

Незаметно для себя Виктор отключился, вроде как задремал. Проснулся он от резкого удара и грохота упавшего на пол чемодана. Экстренное торможение. Видать, кто-то пробовался на роль Анны Карениной.

Как ни странно, сообщений по громкоговорителю не последовало. Небось, машинист впал в шок.

Поезд стоял. Минуту, десять, час. Виктор выглянул в окно и не поверил своим глазам: пространство вокруг него как-то странно преломилось, изогнулось, заиграло радужным спектром и медленно, как бы нехотя, восстановило прежние очертания. «По приезде домой пойду сдаваться психиатру», – решил он, почесывая ушибленный лоб.

Через минуту поезд тронулся, набрал скорость. В вагоне резко похолодало. Поёжившись, Виктор достал из чемодана костюмный пиджак, быстро в него втиснулся. А Лерка ещё спрашивала: «На фига?».

Экспресс нёсся с бешеной скоростью, как в аттракционе «Американские горки». В заоконном мелькании уже ничего нельзя было различить. Машинист от стресса определённо чокнулся.

Виктор посмотрел на подаренные ему сыном «Командирские» – он в дороге уже более десяти часов. Этого просто не может быть! Определённо, что-то случилось с часами. Или с головой…

Вдруг поезд сбросил скорость. Мужчина прильнул к стеклу и вздрогнул всем телом. За окном на фоне пепельного неба и грязно-болотной зелени мелькали неухоженные поля с первобытными стогами, деревенские развалюшки с покосившимися заборами, одинокие домики путевых обходчиков, пасущиеся на лугу худые коровы, подгоняемые мальчиком-подпаском в рваной соломенной шляпе. Ухабистые дороги с трясущимися по ним грузовиками и подводами с сеном. Серые невыразительные посёлки и деревеньки, вдоль насыпи – посадки корявых деревьев. Ни дать, ни взять – начало прошлого века. Куда ж это мы въехали? Время от времени глаз вырывал названия станций на русском языке.

Не может этого быть!!! Дрожащей рукой он водрузил на нос очки. Так и есть – Россия. Вот показался полуразрушенный деревянный помост какого-то задрипанного полустанка с названием «Детство». Вдоль насыпи, по пыльной узкой колее, на доходяжном «Орлёнке» ехал белёсый паренек с разбитыми коленями. На перемотанном изолентой руле болтался пустой алюминиевый бидон.

У Виктора спёрло дыхание: да это же он сам – Витёк, только в далёком детстве! Вон улыбается беззубым ртом – нет двух передних, выбитых