Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк

– А по женской линии ходок?

– Как же без этого-то?

– Забыть, как страшный сон!

– Ну, надо, так надо…

– А жизнь свою за родину отдашь?

– Конечно, отдам! На хрена мне такая жизнь?».

Врач секунд десять морщил свой лоб, а когда до него дошёл смысл услышанного, приступ хохота буквально свалил его на покрытую белой клеёнкой кушетку.

– У русских потрясающее чувство юмора! Ха-ха-ха… А у нас есть похожий:

«– Доктор, я буду жить? – А смысл?» Ха-ха-ха…

Засмеялась и медсестричка, звонко, заливисто, как колокольчик.

«Они тут все на башку тяжёлые, – неприязненно подумал Андрей. – Объявили меня потенциальным трупом и ржут после этого, как лошади. Правильно наши их роботами называют – ни сочувствия, ни сострадания, ни элементарных правил приличия».

Продолжая улыбаться, доктор сообщил Андрею, что их земля занимает первое место по числу ВИЧ-инфицированных, но многие из них до сих пор живут. И всё благодаря комбитерапии. Пьёшь пять таблеток утром, четыре вечером и продолжаешь радоваться рассвету, закату, летнему ветерку, росе на траве, пению птиц…

«И это у них называется психотерапией, – вздохнул Шнайдер. – После такой жизнеутверждающей беседы хочется пойти и броситься в омут с моста Гогенцоллернбрюке.

Он не помнил, как добрался домой. Судя по всему, шёл пешком через весь город. Кажется, у него заплетались ноги, и прохожие провожали его напряжёнными взглядами. А может, ему померещилось. Так же, как и утренний испуг таксиста…

Войдя в квартиру, Андрей, не разуваясь, рухнул на кровать и уснул. Проснувшись, почувствовал, что состояние его только ухудшилось: поднялась температура, на коже появились красные пятна. Порывшись в аптечке, Шнайдер нашёл там антибиотик «Рулид». Вместо одной таблетки выпил сразу две и снова лёг в постель. Через полчаса ему полегчало. Нет, боль не прошла, температура не спала. Просто всё стало ему безразлично. Видимо, включилась защитная реакция, не позволяющая психике находиться на грани срыва.

Зазвонил телефон. Это Яшка интересовался причиной отсутствия партнёра на работе. Услышав о его болезни, выразил готовность нанести визит.

– Не стоит, дружище, – промямлил Андрей, с трудом отлепив язык от нёба. – У меня – китайский грипп. Не хватало нашей фирме совсем обезглавиться. Артель без вожака, что топор без держака…

Уговаривать Абта не пришлось. Тот мгновенно согласился с доводами приятеля и, пожелав ему скорого выздоровления, быстро распрощался.

Спустя полчаса позвонил Вадим.

– Как делишки?

– Последний день Помпеи…

– Да ладно… – не поверил репортёр. – Давай без балды. Что сказала медицина?

– Что жить буду, но плохо и недолго. – Вадим тихо присвистнул. – Якову я сказал, что у меня китайский грипп, так что трудовой коллектив докучать не станет. Девкам, если будут спрашивать, говори то же самое. Короче, ты один в курсе. Покуда не решу, что делать дальше, ни одна собака не должна пронюхать о моей беде. Надеюсь на твою порядочность.

– Зуб даю! – захрустел Вадик чипсами. – Настроение твоё – никуда не годится. С таким не повоюешь.

– Если б его можно было купить, я б никаких денег не пожалел.

– А знаешь, – оживился тот, – у нас на пятой полосе в позавчерашнем номере заметка была о том, что в Швейцарии лечат от депрессии, вшивая под кожу микростимулятор. Соединяют с блуждающим нервом электроды имплантата и импульсы передаются по нерву в часть мозга, отвечающую за настроение. Стоит «аппарат счастья» пятнадцать кусков. Недёшево, конечно, но с высоким жизненным тонусом любую болезнь побороть можно.

– Любую, кроме СПИДа, – заметил Андрей подавленно. – Если за вами прибежал кто-то белый и пушистый, всё кончено. Это – песец.

– Вот что, – выдохнул Вадим, исчерпавший весь суточный запас оптимизма, – ты сейчас хорошенько выспись, а завтра я к тебе заскочу, и мы вместе составим план действий.

Ни завтра, ни послезавтра он не заскочил. Прислал смс: «Загнали в командировку. Буду через неделю. Держись, братуха!». Андрей взял в руки телефонную трубку, набрал редакционный номер. «Вадим в городском архиве, – ответил ему прокуренный женский голос. – Будет не раньше семнадцати».

«Вот так с тонущего корабля и бежит всё живое, – горько усмехнулся он. – Инстинкт самосохранения».

Следующая неделя прошла, как в тумане. Днём Шнайдер спал, вечером гулял по городу. Темнота, как он выяснил, не только друг молодёжи, но ещё и приятель изгоев. В сумерках прохожие не обращали на него внимания, тогда как при дневном свете каждая встречная собака сверлила Андрея презрительным взглядом. Во всяком случае, так ему казалось.

Вечерний променад благотворно сказывался на психике мужчины, отвлекая его от мыслей о бессмысленности дальнейшего существования. Он любовался могучим Рейном, восхищался красотой и изяществом Кёльнского собора, вдыхал аппетитные ароматы Музея шоколада, пил в уютном пабе ни с чем не сравнимый «Кёльш», изучал витрины многочисленных магазинов. Бродя по аккуратным узким улочкам со сказочными двухэтажными домиками, уцелевшими со времён средневековья, Шнайдер поражался тому, что раньше не замечал всего этого. Что у него не захватывало дух от лицезрения красот, которыми восторгаются всё прибывающие в Кёльн туристы.

А ведь он часто бывал на набережной, у «Крильского соборчика», на пестрящей разноцветьем кафешных зонтиков Хохштрасе, у фонтана Кёльнских гномов. Ежедневно проходил мимо ратушной башни с деревянной рожицей, высовывающей язык на каждый удар башенных часов, и в упор ничего не видел. Ходил, как зомби, – быстро, тупо, носом в землю. «Человек, однако, свинья, – произнёс Андрей вслух, – к хорошему привыкает быстро».

В последнее время он часто разговаривал сам с собой. Больше было не с кем. На звонки женщин он не отвечал – ни к чему теперь. Яшка перешёл на смс-ки. «Как здоровье? Скоро на службу?» и т. д. Вадим тот два раза проскакивал мимо, но в квартиру так и не зашёл, оставив под дверью пакет с соками и фруктами.

Андрей на приятелей не обижался, понимал – своя рубашка ближе к телу. Он не был уверен, что на их месте поступил бы как-то иначе. Единственное, что удручало, – отсутствие на земле такого места, где бы его пожалели. Родственников у него, детдомовца, не было. Не было и любимой женщины. Друзей, как теперь выяснилось, тоже. Даже собаку или кота завести не удосужился. Стало быть, его смерть никого не огорчит, и всплакнуть на могилке будет некому. Кто-то из яйцеголовых сказал однажды: «Каждый сам формирует свою похоронную процессию». Так он, Андрей, доформировался до полного нуля – «жил грешно и умирает смешно».

За последний месяц Шнайдер постарел лет на десять: осунулся, поседел, потерял в весе. Под глазами у него залегли тёмные тени. Сами же глаза потускнели и потеряли блеск. На лице сорокалетнего мужчины застыло выражение полного равнодушия к собственному бытию.

Он настолько изменился внешне, что остался неузнанным своими сотрудниками, с которыми однажды нос к носу столкнулся на набережной. Озадаченный, Андрей подошёл к освещённой зеркальной витрине ювелирного магазина, впился глазами в своё отражение. Оттуда на него апатично взирал какой-то потухший небритый незнакомец.

«Пора шить саван», – пробормотал он