Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк

в подземном переходе, где господин Кацман в последнее время играл на скрипке.

Глаза девушки расширились от ужаса:

– Кто избил?

– Может, хулиганы, может, фашики. А может, и конкуренты, в чей огород он залез по неведению, – сдвинул толстяк плечами. – Преступников не нашли. Свидетелей не было. Сам пострадавший ничего не помнит.

Крюгер отхлебнул глоток кофе, потянулся к розетке с печеньем.

– Били жестоко, его же скрипкой. От инструмента остались одни щепки. Сам же маэстро получил закрытую черепно-мозговую травму, сотрясение мозга, множественные ушибы. М-да…

На глазах у Греты появились слёзы:

– Его часто проведывают?

– Из полиции дважды приходили. А так… Нет у него никого. Семьёй не обзавёлся, друзьями тоже… Одно слово – иммигрант.

– А коллеги?

– Какие там коллеги, – хмыкнул доктор. – Социальщик он. Ему на бирже предложили место копателя могил. Отказался. Затем направили убирать туалет на автобане. Тоже не пошёл. Сказал, что не дворник он, а музыкант. Ну, те и урезали ему социальное пособие, пригрозив совсем лишить материальной поддержки. Тогда-то у бедного Кацмана и случился первый «задвиг»…

– Кошмар! – покачала головой Грета. – А почему его в театр не направят или там…

Хриплый смех психиатра прервал её тираду:

– Ну, ты даёшь! У него же штучная специальность. А рынок труда предельно узок. Сколько, по- твоему, скрипачей требуется одному театру? – Девушка растерянно молчала. – То-то же! Я вообще удивляюсь иммигрантам, так рискующим на закате лет. Старое дерево не пересаживают.

Крюгер уселся на подоконник, продолжая наблюдать за пациентом. Помолчав, вернулся к оборванной мысли.

– Одна из аксиом гласит: чем выше у человека интеллект и культура, тем тоньше его душевная организация и выше риск возникновения психозов. Под грузом навалившихся проблем многие из них ломаются, впадают в депрессию, пытаются перенестись в вымышленный мир. Этот, – толстяк кивнул на склонившегося над письмом Кацмана, – относится к последним.

«Так вот, Натан, Мерс я беру ML55 AMG. А что? Конёк толковый. Имеет четыре воздушных подушки безопасности и мощный двигатель. Легко развивает двести тридцать два километра в час. Не всякий полицейский автомобиль за ним угонится. Задние сиденья складываются, освобождая место под грузовой отсек. Приборная доска – пальчики оближешь: кондиционер, телефончик, аудиосистема, навигатор. Стоит это чудо сто пятьдесят тысяч. Согласен, немало – придётся мне согласиться вести по выходным секцию юных скрипачей.

Ну, что ещё? Живу я, Натан, в богатом квартале. Соседи мои, в основном, – врачи, адвокаты, финансисты. К русским относятся очень доброжелательно. Знаю, ты сейчас улыбнулся. Да, здесь я – русский, совсем, как у Губермана:

Евреи эмигрируют в Израиль,Чтобы русскими почувствовать себя.

Так вот, соседи мои просто обожают, когда я по вечерам музицирую на балконе. Веришь, стоят под моими окнами и плачут», – Кацман так живо представил себе эту картину, что глаза его непроизвольно увлажнились.

Он высморкался, незнамо кому погрозил пальцем, взглянул на часы и продолжил: «Ты спрашиваешь, Натан, много ли у нас в оркестре евреев? Отвечу: почитай все. Прямо, как в анекдоте: «Конферансье торжественно объявляет: «Дорогие зрители! Начинаем эстрадный концерт. Перед вами выступят именитые певцы, знаменитые скрипачи, замечательные танцоры, лучшие юмористы!». Голос из зала: «А можно хоть сегодня без евреев?» – «Можно. Концерт окончен!».

Так вот, евреи-то у нас – все, но русский еврей – я один. Остальные – польские, чешские, голландские. Есть парочка-тройка местного разлива, но они не вредные, без амбиций. И дисциплинированы, как… – Аркадий Борисович задумался, – … как цирковые собачки. Не то, что наши. Помнишь, как Хайкин с Брумелем ставили на партитуру Берлиоза «Литературную газету» и читали её в паузе между своими партиями? А как Гайсин умудрялся за концерт разгадать сборник кроссвордов? Здесь о таком даже подумать страшно…

В общем и целом, живу я, как в раю: ем здоровую пищу, пью высококачественные напитки, хожу по вылизанным улицам, которые здесь не только пылесосят, но и моют шампунем. Я не волнуюсь за свою жизнь, имущество, сбережения. Есть у меня и поклонницы, всегда готовые со мной поужинать и наутро позавтракать.

Чувствую, ты сейчас издевательски хмыкнул. Не хмыкай. Это вы там в шестьдесят – пенсионеры, а здесь это – самый кавалерский возраст. И до пенсии нам, как до китайской границы. На отдых здесь сегодня отпускают в шестьдесят семь, в перспективе же грозятся поднять планку до семидесяти семи. Так что покой мне только снится: репетиции, выступления, гастроли, овации, цветы… Ложусь спать, а в ушах звенит: «Браво! Бис!».

Аркадий Борисович шмыгнул носом, смахивая рукавом набежавшую на глаза слезу. Нет, с письмом надо заканчивать, а то сейчас совсем расстроится, и толстяк Крюгер начнёт его донимать своими душеспасительными беседами. Как он там говорит? «Присмотрись повнимательнее: мир прекрасен! Вспомни всё хорошее, что произошло с тобой за день».

Кацман повертел головой: мир вокруг него действительно был гармоничным. Вдоль аллеи, ведущей от больничного корпуса к фонтанчику, выстроились псевдоантичные скульптуры. По периметру высокого забора из полированного горбыля тянулись кусты, постриженные в виде различных зверушек. На лужайке с густой ярко-зелёной травкой был вкопан увитый цветами старенький велосипед. Красиво!

По территории лечебницы разгуливали несколько павлинов. Чем не райские кущи? На завтрак сегодня давали чудную творожную запеканку. На обед обещали индейку в апельсиновом соусе. Проснулся он сегодня от запаха цветущего сада. Это уборщица Ванда помыла коридор душистым фруктовым раствором…

Настроение у Кацмана заметно улучшилось. Он откинулся на спинку скамейки, достал из кармана маленький клеёнчатый альбомчик – подарок эмигрировавшей в Израиль дочери.

Они давно не виделись. Может потому, что выбрали для эмиграции разные страны. Или потому, что дочь считала его виновным в разводе с матерью. А может и потому, что к себе он её не приглашал, а на собственный визит на Землю Обетованную денег не было.

Последнее письмо от Риты пришло месяца три назад. «Здравствуй, отец! – писала она. – Почему не отвечаешь? Мамино здоровье ухудшается, а с операцией всё тянут. Здесь это длится бесконечно долго. Только через месяц будут делать биопсию, потом недели три нужно будет ждать результата. На то, что у неё сильные боли, внимания никто не обращает. Завтра иду скандалить, ведь это по их вине маму пичкали антибиотиками вместо того, чтобы сразу прооперировать. Когда она впервые пришла к врачу, в груди у неё была «горошинка», сейчас опухоль уже не умещается в ладонь. Одно слово – Израиль. Пока не попадёшь в реанимацию, никому ты не интересен. Чувствуешь себя здесь идиотом, отнимающим у врачей драгоценное время. В который раз убеждаюсь, что израильская медицина – такой же миф, как и многие другие.

Ты знаешь, как сюда народ заманивали после войны? Здесь, в Ришоне, был фотограф, у которого имелась своя костюмерная с энным количеством модных добротных нарядов. Приходили иммигрантские семьи, переодевались, фотографировались, а затем отправляли снимки родственникам в Союз, Америку и прочие