Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк

соседей о желании отпраздновать свой день рождения, шарахаться от почтового ящика, забитого письмами из социального ведомства. Можно среди ночи явиться к соседу и до утра философствовать с ним о смысле жизни под самогоночку с квашеной бочковой капусткой. Разве это не счастье?

А вот и мои роднички! Они узнали меня, стали посылать солнечных зайчиков, весело журчать, рассказывая последние новости. Из каждого из них я испил воды и почувствовал, как душа очищается от накипи и грязи, которой обросла за годы иммиграции.

Затем я поехал на Театральную площадь, с которой у меня связано много воспоминаний. Заглянул в водную гладь нашего знаменитого фонтана. Отражение было ясным и чистым. Славно! Значит, я целый год не буду плакать. Сияя от счастья, отправился к брату. Вот сюрприз-то для него будет!

Витька мне страшно обрадовался. Уговорил не беспокоить квартирантов. Кто знает, вдруг я передумаю оставаться на родине и что тогда – новых искать? Тем более, его Натаха с детьми как раз отдыхала на Чёрном море, и мальчишник был как нельзя кстати.

Две недели не проходила эйфория от встреч с приятелями, выпивок, шашлыков, вылазок на природу. Получив от квартирантов очередную порцию денег, я чувствовал себя ухарем-купцом. Водил друзей в рестораны, накрывал «поляны» на пикниках, парился в саунах, посещал ночные клубы. Когда финансы потихоньку иссякли, стал обращать внимание на цены, мало чем отличавшиеся от германских, и жировать прекратил.

Купил у бабки на остановке полведра жареных семечек, в соседнем гастрономе «Килек в томате», «Икры кабачковой», «Бородинского» хлеба, кваску «Застольного», халвы и с жадностью набросился на этот набор, который Витька обозвал «Тоской эмигранта».

– Что, братан, достала тебя Германия? – похлопал он меня по плечу.

– Не то слово. Там даже мухи от тоски дохнут!

– Мне бы твои заботы, – покачал он лысеющей головой. – У нас тут – проблема на проблеме и проблемой погоняет. Всё, как в том анекдоте: «Если у тебя прекрасная жена, офигительная любовница, крутая тачка, нет неприятностей с властями и налоговыми службами, а когда ты выходишь на улицу, светит солнце и прохожие тебе улыбаются, скажи НЕТ наркотикам!».

– Хорош нагнетать, – вырвалось у меня. – Был я сегодня в центре: влюбленные целуются, бабы рожают – колясок столько, аж в глазах рябит. Машин в городе – до фига и больше, припарковаться негде. Растет благосостояние трудящихся.

– Погоди маленько, – махнул рукой братан, – мы к этому вопросу через месячишко вернёмся. Ты пока ещё не в теме. Но, надеюсь, заметил, что лифт у нас не работает. Кстати, полгода уже. Воды горячей – это ты зафиксировал – тоже нет. Второй месяц идет профилактический ремонт канализационных труб. Живём под девизом: «Пусть моется тот, кому лень чесаться!». Цены наши ты видел, их можно не комментировать.

Насчёт чувства защищённости ты на рынке всё понял. Хорошо, что крупные деньги дома остались, а то бы полтинником ты не отделался. Нельзя у нас расслабляться. Нужно всё время быть начеку.

Я недовольно сопел, но возразить мне было нечего.

– Теперь поговорим о Германии, – закурил братан. – У вас любой работающий человек ездит на своём автомобиле. В местах скопления нетрезвых людей отсутствует агрессивность. В любое время суток можно безбоязненно гулять по улицам. Техническая помощь заглохшему автомобилю прибывает в течение…

– … получаса, – подсказал я.

– … а «Скорая помощь»…

– … десяти минут.

– Пенсионеры могут себе позволить поужинать в ресторане и отдохнуть на Канарах. Ты, ни дня не проработав, имеешь крышу над головой, обстановку в квартире, харчи в холодильнике, «Фольксваген» и возможность приехать ко мне в гости за тридевять земель. И после этого ты хочешь здесь остаться?

Витька как в воду глядел. Вскоре меня стало бесить в родном городе буквально всё: жуткий сервис, хамство обслуживающего персонала, опаздывающий транспорт, грязные дороги, немытые машины, корявый потрескавшийся асфальт. Скверы, усеянные окурками и прочим мусором. А ещё хвастаются, что конкурс по чистоте выиграли! Трудно представить, что творится у проигравших.

Меня раздражали бомжи на вокзале и попрошайки в подземных переходах. Общественные туалеты, куда нельзя войти без противогаза. Вонючие «кошачьи» парадные. Донельзя загрязнённый воздух, от которого с непривычки я стал задыхаться. Знакомые из экологической службы по секрету поведали, что атмосфера города насыщена формальдегидом, бензопиреном, диоксидом азота и фтористым водородом, а по количеству выбросов твёрдых веществ в атмосферу Новокузнецк лидирует среди городов бывшего СССР.

Стало тошно и страшно. Захотелось немедленно оказаться дома, в Германии, подальше от бардака, неразберихи, безалаберности и нездоровья. Вот и пойми после этого загадочную русскую душу. Неужели мне, как тому «Летучему голландцу», всю жизнь суждено призраком носиться из одной страны в другую, нигде не находя покоя?

В любом случае, от ностальгии я излечился по ускоренному курсу. Пора было возвращаться: разводиться с Элкой, искать отдельную квартиру в «немецком» квартале, соглашаться на любую работу, «добивать» язык. В конце концов, для русского человека нет непреодолимых трудностей. Есть трудности, которые ему лень преодолевать.

Поездка моя оказалась очень полезной. Я чётко понял, что за время моего отсутствия на родине многое изменилось. И приезд туда является уже не возвращением домой, а ещё одной иммиграцией. Не слишком ли много для одной жизни?

Как только я пересёк границу Германии, сразу же почувствовал себя комфортно, защищённо, расслабленно. «Gott sei Dank![2] – мысленно произнес я на недавно ещё ненавистном немецком. – Endlich zu Hause[3]!».

Одна коза…

Бальзак утверждал, что женщина начинает стареть в двадцать три года. Ольге было почти тридцать. Для Германии это, конечно, не возраст: здесь и сорокалетние себя молодыми считают и, вместо привычного для российского уха «уже» оптимистично произносят «ещё». Однако крабик паники медленно, но уверенно вползал в душу молодой дамы, царапая её своими колючими клешнями.

Старая дева… Жуткое словосочетание. На родине это клеймо ей припечатали бы ещё лет пять назад. В Германии же народ деликатный, чужой личной жизнью не озабоченный, и Ольгиной в том числе.

Разве только её начальнице, Софии Шварц – тёте Соне – не давало покоя одиночество девушки. Было фрау Шварц слегка за шестьдесят, и она в шутку называла себя дамой непреклонного возраста. Зацепленная своим родственным кустом, женщина попала в Германию с первой переселенческой волной и по-русски уже говорила с лёгким немецким акцентом. Тем не менее, годы, проведённые вдали от «доисторической» родины, не повлияли на её словарный запас, позавидовать которому могли бы даже некоторые члены Российской Думы.

Кадры свои шефиня подбирала по национальному признаку: работали у неё исключительно иммигранты и переселенцы из бывшего СНГ. Коренных жителей страны фрау Шварц на работу не брала. Дискриминацию эту объясняла следующим образом: «Они – ребята дисциплинированные, беспроблемные, но… с другой планеты. Руководить же инопланетянами я просто не умею».

К тёте Соне Ольгу привела регистраторша Марина,