Прости, но я скучаю - Сьюзи Кроуз

эволюцию и критикует ее состояние на 2020 год. Открывает по-настоящему крутые новые группы – а он верил, что они где-то есть, – представляет их слушателям, находит для них слушателей: такое вот музыкальное сводничество. Но как сделать, чтобы его соображения кто-то напечатал и признал, чтобы они ушли в народ? Как подъехать к редактору «Бритвенного пирога»?

Ларри вернулся в раздел статей. Вот еще одна о какой-то новой группе, о которой он никогда не слышал. Он посмотрел на фотографию – очередное дитя, на сей раз девчонка. Какое-то знакомое лицо… Он выпрямился. Похожа на девицу из его подвальной квартиры, ту, с изящной татуировкой. Он поднял журнал так, чтобы на него падал тусклый свет от голой лампочки на потолке. Точно, это она – Ларри отчетливо помнил два мака, нарисованных чернилами на внутренней стороне ее руки. Но статья подписана «Кейт Вайс». Насколько он помнит, жиличку зовут по-другому. Псевдоним?

От волнения он чуть не закричал вслух. Вот оно! Можно поговорить с ней, пусть замолвит за него словечко или, по крайней мере, подскажет, где его смогут опубликовать. Конечно, после того как он наточит перо и сочинит музыкальную рецензию.

Хватит тонуть в невзгодах. У Ларри Финли начинается новая жизнь!

(Если, конечно, он не сядет в тюрьму.)

Он огляделся и сообразил, что ноутбука у него нет. Бумаги тоже нет – ни блокнота, ничего.

Невероятно.

Он начнет с нуля. Совсем как Кен Кейси из «Dropkick Murphys»[7], который сыграл два первых концерта без публики – его слушала только кучка приятелей, да и те пришли исключительно поиздеваться. «Я в точности как Кен Кейси».

Ларри нужно было кое-что купить.

Запах важных событий

Маккензи

В ту ночь Маккензи мешали заснуть не привидения, хотя она думала о них при каждом странном звуке – а звуков было много. Ей не давало покоя ощущение, будто что-то должно произойти. Она лениво слонялась по комнате, глядя в пространство, потому что чувствовала: даже если она займется чем-то полезным, то, что должно случиться, все равно случится и прервет ее занятия. В воздухе буквально пахло важным событием – точно так же, как в ночь после ее дня рождения. Тогда Маккензи тоже не могла заснуть. Она сидела в кровати у открытого окна и смотрела на неясные очертания елей, окаймлявших двор фермы. В такой темноте смотреть в окно было все равно, что заглядывать в пещеру. Деревья напоминали гигантские сталагмиты, а черное небо – каменный свод.

В воздухе, шевелившем кружевную занавеску, пахло чем-то непривычным. Важным.

Тогда Маккензи еще не знала, как пахнет воздух перед важным событием, потому что до той ночи, насколько она понимала, ничего особенного не случалось. Но теперь, несколько лет спустя, несколько важных событий спустя, она это знала. Похоже на запах перед дождем, но более резкий и густой, запах, который вызывал в ее мозгу какую-то удивительно приятную химическую реакцию, но при этом от него хотелось плакать. Маккензи попыталась вспомнить, пахло ли так в воздухе, когда она в последний раз разговаривала с Джаредом. Нет, не пахло. Значит, он не был для нее так важен, как ей некогда казалось.

Когда она встретила Гранта, в воздухе пахло потом и жареной картошкой. (Дело было в университетском ресторанном дворике.) Что это значит?

Вчера вечером на работе он снова упомянул «Обмен» и спросил, не хочет ли Маккензи в воскресенье пойти на концерт с ним и его друзьями. Она должна была сказать «да» – ей хотелось пойти. У нее даже не было веского повода отказаться, и ей потребовалась целая вечность, чтобы наконец дать ответ. Маккензи объяснила это тем, что мысленно сверялась со своими планами; на самом же деле она пыталась придумать приемлемый способ признаться ему, что многолюдные сборища вызывали у нее мучительное беспокойство, особенно ночью. Что, когда она не на занятиях и не на работе, ей хочется одного: сидеть дома, запершись и забаррикадировав дверь стулом.

Она уставилась в окно кухни. Оно было высоким и маленьким, видно было только тротуар перед домом и ноги прохожих. Кто-то в мешковатых джинсах проехал мимо на скейтборде.

Зазвонил телефон. Ага. Вот оно.

– Алло?

– Маккензи. – Отец. Он произнес ее имя, как будто это был пробный камень, как будто он выполнял одно из своих упражнений на связь с реальностью: оглядывал комнату и произносил названия вещей, в которых был уверен. Стол. Лампа. Окно. Маккензи занервничала.

– Папа? Что случилось?

– Ну, – сказал отец и замолчал. Она почувствовала досаду. И почему он, прежде чем позвонить, не придумал, что будет говорить, чтобы ей не пришлось сидеть и слушать его молчание?

– Что, папа?

– Прости. Я думаю, как тебе сказать.

– Подумал бы перед тем, как звонить, – сказала Маккензи и сморщила нос. Она говорит, в точности как Сунна или даже Мод. – Извини, – добавила Маккензи.

– Ничего, – сказал он. – Не за что извиняться. Я сразу перейду к делу. Я только что узнал кое-какие новости и тут же позвонил, не успев подумать. – Он прокашлялся. – Только что позвонили из полиции. О, вот и мама на другом телефоне.

– Привет, – сказала мама. – Как дела, детка?

Маккензи провела пальцем по лбу, оттянув кожу к виску.

– Мама, я не знаю, как у меня дела. Думаю, это зависит от того, что вы мне скажете. Так, может быть, расскажешь, как у меня дела?

– Извини меня, Маккензи, – снова вмешался отец. – Извини нас. В двух словах… Только что позвонили из полиции. Они возобновляют дело.

Именно это Маккензи и предчувствовала. Только не думала, что это случится так скоро.

– Почему? – спросила она.

Она говорила так тихо, что из-за сердцебиения едва слышала свой голос. Она оглядела себя, и ей показалось, будто она выплыла из собственного тела и смотрит на чье-то чужое. И это чужое тело выглядело хлипким, как курятник, как будто достаточно было порыва ветра, чтобы его опрокинуть. – Почему? – снова спросила она.

Повисла пауза, и Маккензи поняла, что кто-то говорил в трубку, а она перебила.

– Извини, – сказала она. – Плохо слышно. Повтори, пожалуйста, еще раз.

Ее голос звучал странно. Она не чувствовала отчаяния, но в ее голосе звучало отчаяние. Она говорила так, словно вот-вот заплачет, хотя плакать было не о чем.

– Ты там в порядке, Мак? – озабоченно спросил отец. – Тебе не нужна передышка? Понимаю, ты потрясена. Мы с мамой тоже. Все хорошо, Маккензи: это естественная реакция на стресс.

После семейной трагедии папа много времени провел у психотерапевта. Теперь всякий раз, видя, как кто-то на что-то реагирует, он переходил на жаргон психотерапевта и начинал повторять то, чего от него набрался, как в школьной пьесе. «Естественная реакция на стресс»: это была одна из его любимых «терапевтических» поговорок. С того лета он говорил так обо всем, что бы ни делала