Брюс Ли. Я никогда не сдамся - Мэттью Полли

в страну, где родился. Юношу, одетого в темный костюм, светлый галстук и солнцезащитные очки, в доках встретил Цюань Гин Хо, друг отца. Он работал в Мандаринском театре (с тех пор переименованном в Театр Сунь Сын), где Хой Чен выступал в Сан-Франциско в 1940 году. Брюс должен был на лето остаться у господина Цюаня, а затем переехать в Сиэтл, чтобы закончить среднюю школу.

Когда они вышли из доков, господин Цюань с возбуждением начал рассказывать о достопримечательностях местного китайского квартала — района, полного ярких красок и неоновых вывесок. Чайнатаун на юге граничил с деловым районом, на востоке — с домами докеров, растянувшимися вдоль залива, на севере — с итальянским кварталом и на западе — с элитными особняками Ноб Хилл. Можно только вообразить, насколько дезориентированным чувствовал себя Брюс в этой миниатюрной копии Гонконга. Китайские продуктовые магазины, рестораны, где подают китайское рагу, сувенирные лавки и богато украшенные театры — все казалось таким знакомым и в то же время немного отличалось.

В крошечной квартирке господина Цюаня, расположенной по адресу: Джексон-стрит, 654, Брюс обнаружил, что все удобства представляют собой односпальную кровать, втиснутую среди других предметов мебели. Ванная и кухня, расположенные дальше по коридору, были общими для всех жильцов. Несмотря на то что в Гонконге ему и другим тринадцати членам семьи приходилось тесниться, это пространство вгоняло в депрессию и навевало клаустрофобию. По крайней мере, дома у него были слуги. Брюс испытывал шок: после богатства Третьего мира он очутился в бедноте Первого.

Господин Цюань устроил Брюса официантом в ресторан «Кум Хом», который находился прямо через дорогу от их квартиры. Брюс, единственной работой которого до этого были съемки в кино, быстро доказал свою непригодность для индустрии услуг и едва продержался неделю. Для его характера лучше подходило преподавание — оно позволяло ему проявить обаяние и продемонстрировать весь свой талант. Однако китайскую публику Области залива Сан-Франциско интересовало не древнее искусство кунг-фу, а новейшие движения ча-ча-ча — танца, которым они повально увлекались.

Уроки танцев проходили в «КиЭмТи Билдинг», отелях «Клермонт» и «Лемингтон», а также в многочисленных залах Сан-Франциско и Окленда. «В группе нас было тридцать человек. За занятие мы платили по доллару, — вспоминает Хэрриет Ли, одна из его учениц. — Он показывал нам разнообразные движения. Они совершенно отличались от того, что мы уже знали. Все его обожали. Он постоянно шутил, был настоящим шоуменом».

В перерывах между занятиями он поражал учеников демонстрациями техники вин-чунь. Одним из тех, кто был просто ошеломлен его талантом, был Джордж Ли, сорокалетний машинист из Аламеды. «Я никогда не видел кого-то столь быстрого. Черт возьми, я никогда и подумать не мог, чтобы кто-то мог двигаться с такой скоростью».

После урока Джордж отвел Брюса в сторону и спросил, тяжело дыша:

— Что это был за стиль?

— Вин-чунь, — расплылся в улыбке Брюс.

— Я занимаюсь кунг-фу уже пятнадцать лет и никогда не видел ничего подобного. Какие у тебя планы?

— Я переезжаю в Сиэтл, чтобы окончить школу.

— Что ж, когда ты вернешься, я хотел бы собрать группу и пригласить тебя нашим инструктором.

Перед осенним семестром в Сан-Франциско прибыл Питер — он должен был помочь брату с переездом и убедиться, что с ним все в порядке. После этого Питер планировал отправиться на восток, в Университет Висконсина, куда он поступил. Это была большая честь — только лучших студентов из Гонконга принимали в американские университеты. В дальнейшем Питер получил докторскую степень по физике и стал уважаемым ученым Королевской обсерватории Гонконга.

Питер обнаружил, что Брюс — такой же внешне активный и уверенный, как и прежде. Со всех точек зрения лето в Области залива Сан-Франциско пошло ему на пользу. Он подтвердил легитимность своего американского гражданства, когда получил водительские права и встал на военный учет. Преподавание ча-ча-ча позволило отложить определенную сумму, а похвала, которой он удостоился за феноменальные навыки кунг-фу, натолкнули его на мысль о еще одном пути развития карьеры.

Под внешней бравадой подсознание Брюса пребывало в замешательстве. «Мы спали вместе на старой двуспальной кровати, — говорит Питер. — Время от времени он брыкался и кричал во сне, а однажды буквально разорвал на себе пижаму. Он пихался и сбрасывал одеяла весь остаток ночи, оставаясь напряженным даже во сне».

У Брюса были основания для беспокойства. В Сиэтле он столкнулся с двумя препятствиями, которые доставляли ему сложности и раньше: школа и строгая авторитетная личность.

Во время гастролей по Америке один из ближайших друзей Ли Хой Чена в оперной труппе, Пин Чоу, слег в Нью-Йорке с тяжелой болезнью. Во время выздоровления за ним ухаживала молодая американка китайского происхождения, Руби. Рожденная в доках для рыболовецких судов Сиэтла, Руби была старшей дочерью в семье из десяти детей. Семья была настолько бедна, что ее братья ходили по ресторанам и выпрашивали остатки еды. С детства волевая и неуступчивая, Руби развелась с первым мужем и переехала на Манхэттен, где влюбилась в Пина Чоу.

Они поженились, вернулись в Сиэтл и открыли первый китайский ресторан за пределами Чайнатауна. Под ресторан они выбрали большой трехэтажный дом на углу Бродвея и Джефферсона в районе Фест Хилл. Многие китайцы смеялись над Руби и говорили, что у нее ничего не получится, но вскоре ее ресторан стал постоянным местом встреч для белых директоров компаний, политиков и журналистов. Пин, который плохо говорил по-английски, был поваром, а болтливая Руби стала не просто приветливой хозяйкой, но и своего рода неофициальным глашатаем китайской общины. Когда у китайцев были трения с городской властью, полицией или миграционной службой, они шли к Руби. Полицейские приходили к ней, чтобы разрешить конфликты в Чайнатауне. Многие годы она предоставляла кров сотням китайских иммигрантов, размещая их в комнатах над рестораном.

Брюс был уверен, что к нему — сыну старого друга Пина Чоу — будут относиться как к почетному гостю и не будут нагружать делами сложнее, чем просто понянчиться с младшим сыном Руби, Марком. Вместо этого Руби определила его в крошечную спаленку площадью 4 квадратных метра — ранее это был гардероб под лестницей — с одной голой лампочкой, деревянным ящиком вместо стола и осыпающейся штукатуркой вместо обоев и сразу же поручила самую грязную работу: помощник официанта, мойщик посуды, уборщик и поваренок.

Это было именно то, чего хотел отец Брюса. Хой Чен отправил сына в Америку, чтобы тот «познал тягости». Сам выросший в нищете, Хой Чен верил, что лишения закаляют характер, а жена, росшая в богатом роде Гонконга, испортила мальчика.