Потерянное письмо - Мими Мэтьюз

— Разве я этого не делал?

— Боюсь, темных библиотек и темных портретных галерей недостаточно.

Себастьяну не нужно было, чтобы она объясняла ему это по буквам. Она хотела дневного света. Она хотела увидеть его “обнаженным”, во всей его звериной красе. Эта перспектива подорвала его настроение. Неужели это то, что нужно, чтобы удержать ее здесь? Чтобы еще раз завоевать ее сердце? Его голос стал глубже от горечи из-за несправедливости всего этого.

— Именно то, о чем вы просите меня, и оттолкнет вас.

Глаза мисс Стаффорд смягчились от сострадания.

— Вы несправедливы ко мне.

— Правда? Когда я вернулся из Индии, моя собственная сестра закричала и упала в обморок.

— Я не ваша сестра, милорд.

— Об этом, мадам, я прекрасно осведомлен.

Ее румянец усилился.

— Да, хорошо… Мне кажется, что вы слишком сильно беспокоитесь о своей внешности.

Себастьян напрягся. Конечно, это была правда. Он никогда не был тщеславным человеком, но сейчас ему было противно смотреть на себя со стороны. Шрамы на правой стороне его лица были толстыми, широкими и глубокими. Его незрячий глаз застыл и побелел. Его ухо наполовину оторвалось. Его рот слегка опущен. "Чудовище", — мрачно подумал он, когда впервые увидел себя в больнице. Реакция его сестры на его появление стала подтверждением всех его худших опасений.

— А вы бы не беспокоились на моем месте? — спросил он.

Тогда она посмотрела на него полностью, ее голубые глаза скользнули по его лицу, отмечая каждый признак уродства с непоколебимой стойкостью, которая заставила его почувствовать себя потрясенным и незащищенным.

— Возможно, — сказала она. — Но для женщин все по-другому.

— Ах.

— Так и есть, — настаивала она. — Ценность женщины почти всегда определяется ее красотой. В то время как джентльмен… Джентльмена ценят и за другие вещи. Его интеллект. Его храбрость. Его умение обращаться с пистолетами или даже с картами. Осмелюсь предположить, что большинство тех, кто увидит ваши шрамы, сочтут их знаком мужества. Это то, как я их рассматриваю. И меня обычно считают разумным человеком — несмотря на недавние свидетельства обратного.

Знак мужества. Он бы посмеялся над такой чушью, если бы это сказал кто-нибудь другой. Но эти слова, произнесенные Сильвией Стаффорд, вызвали в нем поразительную дрожь тепла. Он прочистил горло.

— Я так понимаю, вы имеете в виду свою попытку залезть на мои книжные полки.

— Среди прочего.

Он был в рубашке. Она была в халате. Для них было возмутительно так разговаривать друг с другом. Одни. Оба были раздеты в два часа ночи. Джентльмен посоветовал бы ей удалиться. Он бы сообщил ей, что их нынешнее общение вполне может навредить ее репутации. Увы, в данный момент он чувствовал себя не очень по-джентльменски.

— Очень хорошо, мисс Стаффорд, — сказал он. — Если вы останетесь до конца месяца, все будет так, как вы пожелаете.

— Вы будете сопровождать нас на улице? — спросила она. — При дневном свете?

Его сердце забилось во внезапном быстром, паническом ритме. Что, черт возьми, он обещает?

— Да, — сказал он. — При дневном свете.

— И на ужин тоже. Как настоящий хозяин.

— Ужин, — повторил он ровным голосом. Чертов проклятый ад. Он снова провел рукой по щеке, проклиная необходимость вести этот разговор.

— Неужели ваши трапезы были такими унылыми без меня?

— Вовсе нет. Я только—

— Да. Да, я знаю. Вы считаете, что я должен приложить усилие. И я приложу, но… к сожалению… — Он боролся с болезненным признанием, даже когда произносил его. — Я не ем в компании.

— Это не может быть правдой. Вы пили с нами чай в день моего приезда.

— Глупая пантомима, — сказал он пренебрежительно. — Я позволил своей сестре налить мне чашку чая, но я его не пил.

Мисс Стаффорд вгляделась в его лицо.

— Почему нет?

Он мог бы легко найти оправдание, действительно, он очень хотел этого, но что-то в позднем часе и интимности их разговора заставило его быть честным.

— Этот шрам, здесь…

Он провел пальцем вдоль шрама, который тянулся от глаза вниз к уголку рта. — Он приглушил чувствительность на большей части этой половины моего лица. Не всю, заметьте, но достаточно, чтобы есть и пить в компании было… неприятно.

Ее темные брови сошлись на переносице. Он увидел, как в глубине ее голубых глаз медленно зарождается понимание.

— О, Себастьян.

Это был первый раз, когда он услышал, чтобы она назвала его по имени. Это было поразительно интимно. Его грудь сжалась от прилива удовольствия, которое было почти болью.

Осознавала ли она, что сделала это? Он так не думал. И он не собирался привлекать к этому ее внимание.

— Тебе не нужно жалеть меня, — сказал он.

— Это не жалость.

Она провела рукой по щеке. Только тогда он понял, что из ее глаз выкатилось несколько слезинок. Он застонал.

— Пожалуйста, не надо.

— Я ничего не могу с этим поделать.

— Можешь, — заверил он ее. По крайней мере, он надеялся, что она сможет. Ее тихие, полные достоинства слезы произвели на него совсем иное действие, чем эмоциональная драма его младшей сестры. Если она в ближайшее время не возьмет себя в руки, он очень боялся, что сделает что-нибудь фатально нелепое. Что-нибудь глупое и сентиментальное, например, обнимит ее и изольет ей свое сердце.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я не плакса. Все это просто так ошеломляет. Она вытерла последние слезы рукавом халата.

— Полагаю, ты не считаешь, что я имею право плакать из-за тебя.

— В отличие от кого? Джулии?

— Неужели больше никого нет?

Когда-то он мог бы посмеяться над такой нелепой мыслью. Однако теперь он не находил ничего особенно смешного в ее ложном предположении.

— Ты имеешь в виду женщину?

Она коротко кивнула ему. Свет свечей играл на ее волосах, превращая каштановые пряди в рыжие и золотые.

— В моей жизни нет женщины, — сказал он. — Я был здесь один весь последний год, и компанию мне составляли только слуги. И Милсом, конечно.

— Он был твоим денщиком, пока ты был в Индии, не так ли?

— Да.

— И — после того, как ты был ранен — он был единственным, кто заботился о тебе?

— Если под заботой ты подразумеваешь, что тебя преследуют и терзают, тогда да. Он заботился обо мне. Он так заботился обо мне, что временами мне было трудно удержаться от того, чтобы не убить его.

Она посмотрела на него, слабо улыбнувшись на мгновение, прежде чем выражение ее лица снова стало серьезным.

— Можно мне коснуться твоего лица? — полушепотом спросила она.

Себастьян замер. Правильно ли он ее расслышал? Конечно, нет!

— Прошу прощения?

— Я бы хотела прикоснуться к твоему