Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны - Наталья Борисовна Граматчикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конфликт, о котором И. В. Кузнецов говорит прямо, — между коммунарами и обычными крестьянами[248] — сохранился в семейной истории на уровне «следов». Все респонденты упоминают то ли противоречие, то ли разделение между новорусановцами и коммунарами. Как правило, в этой связи в рассказах большую играет тема наличия (у коммунаров) и отсутствия (в деревне) еды. Бывшая учительница то говорит о том, что в коммуне в годы ее молодости (1950–1960‐е) жили только бедные или пришлые люди, то чтó у коммуны были богатые и могущественные покровители, а на их складах всегда было много еды и новорусановцы ходили перебирать овощи в коммуну. При этом отец респондентки ходил работать в другую коммуну в Токаревский (соседний) район. Другая респондентка рассказывала об «обращении» одной из семей: «Как-то у них [коммунаров], как вот рассказывают жители, у них вот хотя б была еда постоянная: они варили, оставляли себе продукты. А такой простой крестьянин, он мог себе даже ничего и… на поле один-то не мог убрать. И поэтому люди подавались… вот баба Таня у меня была тогда [на попечении] в престарелом [доме], она говорит: „Родители не хотели идти в коммуну, все-таки, своя земля, хотели, а я пошла работать туда в этой, в коммуне“. И, в общем, и она там сытая. Вначале за детьми присматривала, еще ребенком была… А потом что-то, в общем, в семье случилось, и короче, они тоже все перешли, ихняя семья, в коммуну работать». Сытость жизни в коммуне (по сравнению с деревней) подчеркивал и потомок первых коммунаров.
Таким образом, видно, что наличие в селе коммуны стало структурирующим фактором для сюжетики (истории семей) и даже поэтики (образы еды) устных рассказов об истории села Новорусаново. История коммуны и разделение на коммунаров и новорусановцев не теряют своего значения и после образования колхоза, однако для периода 1920‐х годов коммуна становится главным источником сюжетов, за которые хронологически «цепляются» воспоминания респондентов. Это разительно отличает Новорусаново от других сел, где в 1920‐х не оказалось ни одной институции, сохранившейся на протяжении долгого времени и имевшей потенцию к созданию нарратива.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этой главе я последовательно рассмотрел три формы памяти о Тамбовском восстании, локализованные в одном селе, — память мемуарная, память монументальная и память, воспроизводимая в устных интервью. Необычность истории села коррелирует с необычностью памяти — кажется, что 1920‐е годы в Новорусанове намного ближе, чем в любом другом месте Жердевского района. История коммуны и колхоза смогла пережить несколько поколений и до сих пор оставаться если не актуальной, то во всяком случае не чужой. Многие респонденты в устных интервью отсылают к воспоминаниям о 1920‐х, написанным в 1960‐х годах их односельчанином; разрушенные или разрушающиеся в других селах памятники участникам событий крестьянского восстания здесь стоят в относительно хорошем состоянии. Наконец, сами жители с готовностью пересказывают семейные истории, напрямую связанные с периодом 1920‐х и с селом.
Если пытаться подобрать объяснительную модель для этой ситуации, то я бы указал на два фактора. Во-первых, в отличие от жителей остальных сел в окрестностях новорусановцы сохранили «положительный» нарратив о 1920‐х годах, за который воспоминания могли зацепиться. Наличие коммуны (как бы ее ни воспринимали жители села) «узаконило» всю историю этого периода[249]. Советская политика забвения о событиях восстания и истории восставших не распространилась на село, которое к тому же так и не стало одной из «бандитских» баз. Здесь было что «помнить» и чем «гордиться» в специфическом советском смысле этих слов. Во-вторых, длительное существование и успех коммуны способствовали формированию семей с сильной локальной идентичностью («старые коммунары»). С другой стороны, и сельские жители, не присоединившиеся к коммуне, имели перед собой образ «другого» — коммуны, пользовавшейся значительной поддержкой государства и заселившей бывшие барские угодья. Столкновение с «другим» (пусть и не кровавое) привело к формированию структурирующей память о прошлом села оппозиции и способствовало сохранению рассказов о переходе тех или иных семей в коммуну, кризисах в коммуне и т. п.
Наличие нарратива о периоде Гражданской войны, разных внутрисельских идентичностей и структуры отношений между ними способствует возникновению эффекта «одомашнивания» памяти о 1920‐х. И для потомков коммунаров, и для обычных крестьян новорусановские герои истории Тамбовского восстания — свои. Грань между своими и чужими проходит не между поддержавшими большевиков и Антонова, а между новорусановцами (коммунарами) и жителями соседних сел и пришлыми красноармейцами/бандитами. Не случайно рукопись «Коммуны „Дача“» сохранила имена не только жертв бандитов, но (что крайне редкий случай) — имена расстрелянных большевиками односельчан.
При этом отношения внутри «своих» — это отношения межсемейные. Написание воспоминаний И. В. Кузнецовым и их публикацию Б. И. Кузнецовым нельзя рассматривать, не учитывая конфликта памяти между Кузнецовыми и Шамшиными и отношений между «старыми коммунарами» и рядовыми колхозниками. Сохранение памятников, посвященных событиям 1920‐х, тоже происходит в первую очередь частными силами — семьями тех самых «старых коммунаров». Рассказы о коммуне и 1920‐х в устных воспоминаниях во многом структурируются вокруг отношений семейного характера.
Наконец, важно отметить, что спустя много лет категория «своих» оказывается деидеологизирована. Сохранившееся до 1960‐х годов различие между коммунарами и обычными новорусановцами уже тогда воспринималось, видимо, больше через образы (еда) и какое-то эмоциональное неприятие (пришлые), чем через призму истории и идеологии. В современных интервью, кажется, уходят и эти «следы» памяти. И лишь текст «Коммуна „Дача“» служит опорой для семейных воспоминаний местных жителей.
Глава 5. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА: «СЛОВО НА ДАННОМ ОТРЕЗКЕ ВРЕМЕНИ ЯВЛЯЕТСЯ НАИБОЛЕЕ СИЛЬНЫМ ОРУЖИЕМ»[250]
Формирование культурной памяти о Тамбовском и Западно-Сибирском восстаниях
(Кравченко А. В.)
В эпоху Гражданской войны крестьянские выступления против большевиков происходили в самых разных частях страны. Они различались по своим масштабам и последствиям для местного населения. Помнили и помнят о них тоже по-разному. Причем вряд ли можно говорить о прямой корреляции между масштабом выступления и характером памяти (и забвения) о нем. В общем-то в этом нет ничего удивительного — ведь существование социальной памяти невозможно без рамок этой памяти, которые в свое время описал М. Хальбвакс. Под социальными рамками памяти в
