Конец смены - Стивен Кинг

— Оппа! Вот это ретро!

— Это мое! — кричит Барбара, — Отдай!

По другую сторону улицы какая-то женщина смеется и кричит пропитым голосом:

— Ну, давай, сестренка, покажи ему! Сверни ему шею!

Барбара тянется к своему «Заппиту». Высокий парень улыбается и поднимает его над головой.

— Отдай, кому сказала! Не будь козлом!

Теперь зрителей больше, и Долговязый играет на публику. Он отклоняется влево, затем делает резкий шаг вправо: может, такой прием он применяет на баскетбольной площадке. Снисходительная улыбка не сходит с его лица. Зеленые глаза блестят и танцуют. Каждая девушка в школе Тодхантер, видимо, по уши влюблена в эти глаза, и Барбара уже не думает о самоубийстве, и о черноватости не думает, и о том, какой она общественно бессознательный мешок мусора. Сейчас она просто сердится, а то, что он симпатичный, злит ее еще сильнее. Она играет в футбол в основном составе школьной команды и теперь всаживает свой лучший штрафной удар Долговязому в голень.

Он кричит от боли (но это какая-то такая веселая боль — и девушка просто без ума от ярости, потому что ударила изо всей силы) и складывается вдвое, схватившись за больное место. Тут Барбара уже достает, куда надо, и хватает свой ценный желтый пластиковый прямоугольник. Она разворачивается и, махнув юбкой, бежит на проезжую часть.

— Дорогая, осторожно! — кричит женщина с пропитым голосом.

Барбара слышит визг тормозов, чувствует запах жженой резины. Смотрит налево и видит автофургон, который движется прямо на нее, передняя часть его наклоняется: водитель судорожно жмет на тормоз. За грязным стеклом видно испуганные глаза и открытый рот. Она поднимает руки, уронив «Заппит». И вот уже снова Барбара Робинсон хочет чего угодно, только не умереть, — но она уже здесь, на дороге, и назад пути нет.

Вот и приехали, думает она.

Брейди выключает «Заппит» и смотрит на Бэбино с широкой улыбкой.

— Сделал ее! — говорит он. Произносит слова четко, не смазав ни единого звука. — Посмотрим теперь, как обрадуются Ходжес и тот гарвардский мумба-юмба!

Бэбино хорошо понимает, кто такая «она», и думает, что от него ожидают заинтересованности в том, что будет с ней. Но его она не интересует. Сейчас он заботится о собственной шкуре. Как он дал Брейди втянуть себя в такое? Когда так получилось, что у него уже не осталось выбора?

— Я пришел рассказать именно о Ходжесе. Я не сомневаюсь: он сейчас едет сюда. К вам.

— Ходжес здесь не раз бывал, — говорит Брейди, хотя, правда, старый детпен что-то давненько не появлялся. — Он до сих пор не сомневался, что я коматозник.

— Он начинает все сопоставлять. Он не дурак, вы же сами не раз говорили. Знал ли он Z-Мальчика, когда тот был просто Бруксом? Он, вероятно, видел его здесь, когда приходил к вам.

— Представления не имею. — Брейди устал, он доволен. Теперь ему по-настоящему хочется только посмаковать смерть этой девчонки Робинсон, а потом вздремнуть. Много чего впереди, его ждут серьезные дела, но сейчас ему необходимо отдохнуть.

— Он не должен видеть вас в таком виде. У вас щеки красные, вы вспотели. Похожи на того, кто только что победил в городском марафоне.

— Не пускайте его. Вы можете. Вы же врач, а он — просто какой-то лысый старый хрен на социальном обеспечении. Сейчас он не имеет даже полномочия квитанцию на штраф выписать за просроченную парковку. — Брейди интересно, как ниггер-газонокосильщик воспримет новость. Джером[28]. Заплачет ли? Упадет ли на колени? Может, будет рвать на себе одежду, и бить себя в грудь?

Обвинит ли во всем Ходжеса? Вряд ли, но это было бы самое лучшее. Это было бы просто замечательно.

— Хорошо, — говорит Бэбино. — Да, вы правы, я это могу. — Он обращается в равной степени к себе и к тому, кто, по идее, является его подопытным. Получается просто анекдот, не так ли? — Ну, по крайней мере, сейчас. Ведь, знаете, у него могут оставаться какие-то друзья в полиции. Может, даже много.

— Я их не боюсь и его тоже не боюсь. Просто не хочу его видеть. Ну, по крайней мере, сейчас. — Брейди улыбается. — А вот после того, как он узнает о девчонке. Вот тогда я захочу его увидеть. А теперь идите прочь.

Бэбино, который, наконец, начинает понимать, кто здесь хозяин, выходит из палаты Брейди. Как всегда, большое облегчение — выходить отсюда собой. Потому что каждый раз после того, как он, побывав Доктором Z, превращается в Бэбино, в сознание возвращается все меньшая часть доктора Бэбино.

Таня Робинсон звонит дочери на мобильный в четвертый раз за последние двадцать минут — и четвертый раз слышит лишь бодрый голосок Барбары: «Оставьте, пожалуйста, голосовое сообщение…»

— Не обращай внимания на все, что я говорила тебе раньше, — говорит Таня после гудков. — Я еще сержусь, но сейчас так волнуюсь за тебя, что мне плохо. Позвони. Мне нужно знать, все ли с тобой в порядке.

Она кладет телефон на стол и ходит узкими кругами по кабинету. Раздумывает, звонить ли мужу, и решает этого не делать. Пока не надо. Он склонен метать молнии от одной только мысли, что Барбара прогуливает школу, и он решит: именно это сейчас и происходит. Сначала Таня предположила это сама, когда позвонила миссис Росси — ответственной за посещаемость в школе «Чэпл-Ридж»: спросила, не осталась ли Барбара дома из-за болезни. Барбара никогда раньше не сачковала, но каждый нехороший поступок когда-то делается впервые, а особенно, когда речь идет о подростках. Только вот одна она никогда не сбежала бы с уроков, а, поговорив с миссис Росси, Таня обнаружила: все близкие подруги Барб в школе.

Тогда мысли ее стали более мрачными — у неё не шел из головы щит над городской скоростной автострадой, на котором полиция вывешивала сообщения о пропаже детей. Тане мерещился этот щит с надписью «Барбара Робинсон», который мерцал, как будто в каком-то адском кино.

Телефон играет первые несколько нот «Оды радости», и она бегом бежит к нему, думая «Слава Богу, слава Богу, я теперь ее из дома не выпущу до конца ве…»

Только на экране совсем не улыбающееся личико дочери. Там написано: «Главный городской отдел полиции». Ужас опускается в живот Тани, куда-то в глубину, и какое-то мгновение она даже не может пошевелить пальцем, чтобы взять трубку. Наконец ей удается нажать зеленую кнопку «Принять», и музыка смолкает. Теперь все в кабинете, особенно семейная фотография на столе, кажется слишком ярким. Телефон как будто сам подлетает к уху.

— Алло?

Она слушает…

— Да, это она.

Она слушает, а свободной рукой закрывает себе рот, чтобы не было слышно ни звука. Слышит собственный голос:

— А вы уверены, что это именно моя дочь — Барбара Розаллин Робинсон?

Полицейский, который звонит, говорит: да. Он в этом уверен. На улице нашли ее удостоверение личности. Матери он не говорит: чтобы прочитать имя хозяйки, с документа вытирали кровь.

Ходжес чувствует, что что-то нечисто, как только выходит на галерею, которая ведет от главного корпуса Мемориальной больницы Кайнера к Клинике травматических повреждений головного мозга, где стены выкрашены в спокойный розовый цвет и день и ночь звучит тихая музыка. Складывается впечатление, что все привычные дела остановились, и почти никто не работает. На дороге попадаются брошенные тележки с едой, на них остывающие тарелки с какой-то лапшой, которую в столовой клиники считают китайской едой. Медсестры собираются группками и тихо переговариваются. Одна, похоже, плачет. Двое практикантов склонились голова к голове возле фонтанчика с водой. Какой-то санитар говорит по мобильному, за что его теоретически могут уволить, но Ходжес считает, что ему ничего не угрожает: никто не обращает на санитара внимание.

Ну, по крайней мере, Рут Скапелли нигде не видно, поэтому у него есть шансы навестить Хартсфилда. Вот на посту дежурной Норма Уилмер, а они вместе с Бекки Хелмингтон были источником всей информации о Брейди, прежде чем Ходжес прекратил ходить в палату 217. Но плохая новость заключается в том, что за столом также сидит доктор. С ним Ходжесу никогда не удавалось наладить контакт, хотя одному Богу известно, сколько раз он пытался это сделать.

Он идет обратно в сторону фонтанчика, надеясь, что Бэбино не заметил его и скоро пойдет смотреть какие-нибудь результаты томографии, и тогда к Уилмер можно будет спокойно подойти. Он немного пьет из фонтанчика (поморщившись и схватившись за бок, когда выпрямятся), а затем обращается к практикантам:

— Тут что-то случилось? Такое впечатление, что все на ушах стоят.

Они колеблются и переглядываются.

— Не можем говорить, — говорит первый практикант. У него на лице еще осталось немного юношеских прыщей, и на вид ему лет семнадцать. Ходжес вздрагивает, попытавшись представить, как этот паренек ассистирует в операции, более сложной, чем извлечение занозы из пальца.