Вкус невинности - Роксана Михайловна Гедеон

Адель ощутила боль. Она пыталась развеять горькие мысли, напоминая себе, что клялась ни о чем не жалеть - и действительно, жалеть ей пока было, в сущности, не о чем, ее отношения с Эдуардом складывались прекрасно, и она была счастлива, - но боль не проходила. Она снова взглянула на графа, и он заметил страдание в ее глазах.

- Что с вами, любовь моя? Может быть, я сделал неправильно, когда привел вас сюда?

Она не ответила, на мгновение отвернувшись, чтобы скрыть слезы на глазах. Но Эдуард понял, и холодный ужас на миг сжал его сердце. То, что он считал проявлением доверия, обернулось для Адель напоминанием о том, чем она пожертвовала, от чего добровольно отказалась.

Эдуард, честно говоря, не знал, как исправить ошибку. Он протянул руки, чтобы обнять Адель, но она сама повернулась к нему, порывисто, нервно, и прошептала:

- Нет, все это чепуха. Все это не стоит того, чтобы думать о нем. Поцелуйте меня, Эдуард. Я с вами бываю так счастлива… Право же, я просто глупа, когда думаю о чем-то недобром!

Она была сейчас воплощенный порыв и желание. Он обнял ее, чувствуя, что ее сжигает лихорадка, стремление забыться в его объятиях, и ее призыв взволновал и его. Кровь бросилась ему в голову. Прижимая Адель к себе, он покрыл бешеными, жадными поцелуями ее лицо и шею, потом, не отрывая губ от ее горячего рта, подхватил ее на руки и, обезумев от вожделения, почти вслепую понес ее по лестнице.

Адель была как в тумане. Мимо нее проплывали бархатные портьеры, венецианские зеркала, золоченые статуи, гирлянды, пальметты, грифоны, - она ничего не запоминала. Она чувствовала жар тела Эдуарда и, крепче обвивая его шею руками, ответила на поцелуй. Граф опустил ее в кресло и застыл на миг у ее ног, пожирая ее взглядом.

Взволнованная, с быстро бьющимся сердцем, она на миг закрыла глаза. Пальцы едва слушались ее, когда она подняла руку и сбросила с головы шляпку. Влажные волосы рассыпались по плечам. Нежная, прекрасная, похожая на речную наяду, она чуть отвернула голову, почувствовав, как его руки поднимают ей юбки, скользя от лодыжек к коленям, и отдалась, всем телом желая его полного господства над ней самой.

Он овладел ею на полу, неистовыми могучими толчками погружаясь в нее, восхитительно тугую и теплую: она почувствовала, как мало-помалу увлажняется ее лоно и она может идти ему навстречу все с большим наслаждением… но сегодня все получалось слишком быстро с его стороны. Она не испытала огорчения, ей, как это иногда бывало, был приятен сам процесс, и, кроме того, в страсти и жадности Эдуарда она чувствовала еще одно доказательство его любви. Каково бы ни было это слияние, оно успокоило ее.

Она приподнялась, склоняясь над ним, тихо дыша, словно не желая преждевременно потревожить. Его дыхание становилось все более ровным. Открыв глаза, Эдуард взглянул на нее: ее глаза сияли приглушенным блеском и казались сейчас почти темными, алые губы чуть улыбались, золотистые завитки волос прилипли ко лбу.

- Я разорвал тебе платье, - произнес он, только сейчас заметив это.

Она качнула головой, словно хотела сказать, что неважно. Он смотрел на нее и уже в который раз подумал: ни одна женщина - по крайней мере, он таких не встречал - не излучает столько чувственности, как Адель. Изгиб ее полных губ, капли пота на лбу, прохладная золотистая кожа, плавные линии грудей, в колыхании которых, казалось, таится сама женственность… Эдуард нежно коснулся рукой подбородка Адель, проследил пальцами овал ее лица.

- Здесь есть ванная комната, Адель.

Она поспешно проговорила:

- Нет. Я сперва хочу сказать вам кое-что.

- Вы как будто чем-то встревожены.

- Да. Я немного встревожена тем… что хочу сказать.

- Что же это? - Он приподнялся.

- Мне кажется, Эдуард… что я беременна.

Наступило молчание. Граф де Монтрей, потрясенный до глубины души, подался вперед:

- Что вы сказали, Адель?

Она негромко повторила, глядя на него ясными зелеными глазами:

- Я сказала, что, скорее всего, я беременна, Эдуард.

Снова стало так тихо, что было слышно, как тикают на камине часы. Кровь отхлынула от лица Эдуарда.

Адель сидела, уставившись на какую-то точку на паркете, колени ее уже ныли от соприкосновения с жестким полом.

- Как это могло случиться? - спросил он резко.

Она недоуменно смотрела на него.

- Как? Но ведь мы…

- Я знаю, что мы! Понимаете, Адель, этого не могло случиться, по крайней мере, не должно было!

Она ничего не понимала. Кроме того, она вовсе не ожидала таких заявлений. Глядя куда-то в сторону, Адель проговорила:

- Я не лгу.

- Послушайте, милая моя, но ведь это совершенно невозможно.

Адель подняла голову - в глазах ее мелькнул сухой огонек - и напряженно спросила:

- Почему же это невозможно?

Он в замешательстве провел рукой по волосам, потом, внезапно раздражаясь этой ее наивностью, произнес:

- Это невозможно оттого, что я, моя дорогая, никогда не делал этого так, как надо делать, чтобы были дети. Ну, разве вы не понимаете? Так не должно было случиться, Адель, повторяю вам.

Она не ответила, чувствуя, как холодок подкатывает к сердцу. Ей казалось, она выглядит крайне глупо в его глазах. Эдуард раздраженно спросил:

- Вы же неопытны, откуда вы все это взяли?

- Возможно, я и неопытна, - произнесла она сдавленным голосом, - но уж это-то я знаю. Я подумала так, потому что… потому что у меня задержка с тех самых пор, как мы ездили в Нейи!

- В Нейи? - переспросил он. - Так давно?

- Да, в Нейи! - Она вся вспыхнула. - Если вы не лжете и я не лгу, стало быть, это просто чудо! А еще… еще, Эдуард, я вовсе не думала, что вы такой!

Он стал понимать, что она, возможно, права, и, говоря по правду, теперь, после такого известия, будущее представилось ему просто кошмарным. Он шумно выдохнул воздух, пытаясь собраться с мыслями. Что надо было чувствовать? Гордость? Ведь он любил Адель. Но эгоизм взыграл в нем с чудовищной силой, он представил тысячу пренеприятнейших вещей: объяснения с матерью, улаживание дел, которые неизбежно возникают в таких случаях. Адель изменится, изменится и ее фигура, их связь - такая, какой она была доселе - станет невозможной. Беременные женщины капризны и невыносимы, кроме того, они становятся некрасивы и вызывают эстетическое неприятие. А ребенок? Боже мой, ведь это