Вкус невинности - Роксана Михайловна Гедеон

Она была вынуждена признать, что помнит.

- Вы очень изменились, господин Демидов.

- Вы тоже. Вы настоящее чудо. Но, полагаю, нам не стоит разговаривать на улице. Не желаете ли занять место в моем экипаже?

Он протянул ей руку и, наклонившись, заметил страдание и слезы в ее глазах. Усмешка тронула его губы:

- Что я вижу? Граф де Монтрей уже стал обижать вас?

- С чего вы взяли? - вызывающе спросила она, вся вспыхивая.

- Догадался. И теперь вижу, что догадка была верна.

Он почти насильно взял ее за руку:

- Послушайте, моя прелестная Адель, если уж вам так тяжело его общество - так тягостно, что вы даже проливаете слезы, почему бы вам не принять мое предложение? Я ради этого и ехал к вам. Весь Париж только и говорит о том, что за изумительная дочь у мадам Эрио. Я предлагаю вам свое покровительство, дорогая. После короткой паузы он вкрадчиво добавил: - Полное покровительство.

Кошмарное подозрение уже зародилось в голове Адель. Она резко отстранилась, высвободила свою руку и пробормотала, еще не в силах верить в свою догадку:

- Мне кажется, сударь, что ваше покровительство граничит с оскорблением.

Анатоль на миг замер, явно недоумевая, - таким странным показался ему ее ответ. Она выглядела такой несчастной, такой искренне огорченной, что на секунду он даже засомневался и подумал: а не ошибся ли он? Впрочем, он тут же рассмеялся собственным мыслям. Что за чушь! Следует верить в очевидное. Анатоль с усмешкой произнес:

- Не может быть, чтобы вы сомневались в моей состоятельности. Моя сумма вас не оскорбит. То, за что вашей матери заплатил Эдуард де Монтрей двадцать тысяч франков, я готов купить за тридцать тысяч - причем заплачу вам, именно вам, Адель. Вам пора становиться на ноги.

Адель смотрела на него, словно не понимая ни слова. Его охватило легкое раздражение - не по-китайски же он говорил, в конце концов! Он спросил, уже почти сердито:

- Может, я не прав? Назовите тогда вашу цену. Только имейте в виду, душенька: в Париже полно красоток, а обладать вами еще не настолько престижно, чтобы вы могли сильно торговаться.

Она ударила его по щеке.

Ударила неловко, наугад, так, что удар пришелся скорее по уху. Ошеломленный таким поворотом дела более, чем оскорбленный, Анатоль не нашелся, что сказать. Больше всего его поразило лицо Адель - с него будто разом сошли краски. На миг она даже зашаталась, и Анатоль полагал, что она рухнет на мостовую.

Адель устояла. На какое-то время у нее действительно все помутилось в голове, и дома улицы Риволи поплыли перед глазами. Потом так сильно заболело сердце, что она не могла вдохнуть воздух.

Вовсе не овладев собой, но сохранив, по крайней мере, способность двигаться, она медленно прошла мимо Анатоля и пошла дальше вдоль улицы, с каждой секундой ускоряя шаг.

15

Гортензия Эрио сидела в кресле возле письменного стола, просматривая счета. Пятьсот франков - цветочнице, двести франков - портнихе за малиновое платье, сто франков сорок су - за каминные часы. Вместе с остальными, более мелкими долгами, набиралась целая тысяча. Если заплатить по этим счетам, придется отказаться от дачи в Аржантей, куда они с Адель ездили каждое лето на две недели.

Поразмыслив немного, она выбрала нечто среднее. Цветочница, на взгляд госпожи Эрио, могла подождать, портниха, хорошо относившаяся к Гортензии, - тоже. Оставалось заплатить лишь за часы. Вздохнув, женщина взялась за перо, намереваясь переписать векселя; в этот миг в дверь постучали, и вошла Элеонора, служанка Гортензии.

- Мадам, я хотела напомнить вам об Адель. Уже скоро полночь, а ее все нет

- Она до сих пор не вернулась?

- Нет. Такого никогда не случалось.

Гортензия на миг задумалась, отложив перо в сторону. Элеонора была права: Адель всегда приходила домой не позже восьми. Опоздание было редкостью. Не то чтобы госпожа Эрио следила за дочерью, просто она привыкла, что около одиннадцати Адель заходит к ней и желает спокойной ночи.

- Вы не думаете, мадам, что следует послать за ней?

- Послать? Но куда? Я ведь даже понятия не имею…

Элеонора, властная, решительная беррийка, служившая у Гортензии уже пять лет и посвященная во все тайны, прервала госпожу:

- Она может быть только с господином де Монтреем, вы это знаете.

- Но, дорогая, есть тысячи мест, куда господин де Монтрей мог повести ее! - Гортензия снова взглянула на часы. Через двадцать минут должен был явиться Жак Морэн. Подумав об этом, она ощутила досаду. Их связь шла к концу, они оба уже надоели друг другу, и отсутствие дочери показалось Гортензии удобным предлогом для того, чтобы не принимать любовника. - Мне кажется, Элеонора, пока нет причин особо волноваться.

- Так что же, мадам, будем ждать до утра? Даже не пошлем справиться в дом господина де Монтрея?

- Ты с ума сошла? Что мы можем спросить? Он никогда не привел бы мою дочь в свой дом, он для этого слишком большой мерзавец. Успокойся. Она вернется.

- Не следует отпускать такую неопытную девушку, как Адель, на целую ночь.

- Что же делать, если это судьба? С судьбой надо мириться. Ступай, и позови сюда Филомену.

- Как вам будет угодно, мадам.

Гортензия, оставшись одна, мысленно привела себе все разумные причины, по которым Адель еще не вернулась, и достаточно спокойно переписала векселя. Когда явился Морэн, она с умением истинной актрисы разыграла беспокойство и попросила любовника удалиться. Он был не прочь уйти, но напоследок попросил денег; Гортензия отказала. Попрепиравшись немного, они расстались - Гортензия была уверена, что навсегда, и, чувствуя облегчение от такого поворота дела, занялась своим туалетом. Филомена, горничная-флорентийка, помогла ей раздеться. Гортензия вначале легла, потом, вспомнив об Адель, встала и села в кресло у окна, решив все же не спать до тех пор, пока эта странная девчонка не вернется.

Тихо тикали на камине часы. Стрелки двигались очень медленно. Сад за распахнутым окном, несмотря на ночь, дышал августовской жарой; ветра не было, ни одна ветка не шевелилась. В бессилии подперев голову рукой, Гортензия задремала у зажженного ночника.

Элеонора, любившая Адель, вовсе не ложилась спать. Она допоздна хлопотала по дому, потом села у окна в гостиной и стала жать. Она слышала, как быстро ушел Морэн, и была рада, что хозяйка выгнала, наконец, этого