Вкус невинности - Роксана Михайловна Гедеон

Шелковые чулки, спускаясь и скручиваясь под его пальцами, падали на пол змеиными шкурками, опадали колоколом юбки, шелестя, скользил вниз атласный корсет. Мало-помалу обнажалось тело - золотисто-смуглое, упругое, нежное. Адель откидывалась на подушки, закинув руки за голову, от чего ее груди чуть поднимались, и, затаив дыхание, смотрела, как раздевается он. Чем больше удовольствия доставлял ей Эдуард, тем больше она любила его тело. Он казался ей прекраснейшим мужчиной на свете: высокий, сильный, мускулистый, но с нежной бархатистой кожей. Узкие бедра и широкие плечи… Волнение охватывало ее уже тогда, когда она смотрела на него, его мужскую плоть, вздыбленную ради нее. Адель любила ее, эту плоть, любила нежить ее губами, делать для Эдуарда то же, что он делал для нее, доводить его тело до кипения. Сама она, привыкая к своему любовнику, возбуждалась с каждым разом все легче и быстрее; все в ней стало чувствительным, доступным ласкам - губы, груди, бедра, округлые колени.

Даже удовлетворенные, они не размыкали объятий, лежали, прижавшись друг к другу влажными от пота телами и иногда засыпали, тоже обнявшись. Когда приходило время расставаться, они отрывались друг от друга с истинной болью.

- Я благодарен судьбе за то, что она послала мне тебя, Адель, - сказал он однажды, с нежностью проводя рукой по ее животу.

- Судьбе? - переспросила она. - А не Богу?

- Я не верю в Бога.

Пораженная, она приподнялась на локте. Он повторил:

- Да, моя милая, это так.

- Но почему же? Почему? Ведь, наверное, было что-то такое… что заставило тебя…

Он усмехнулся, подумав, в какую неожиданную сторону повернул их разговор. И вдруг, тоже неожиданно, рассказал ей о своем детстве. О маленьком замке в Бретани, о своем отце. О том, как отца казнили только за то, что он оставался верным присяге, которую давал королю, и о том, как их с матерью выгнали из страны. Мать расписывала шкатулки и обивала пороги богатых венских домов, пытаясь найти уроки французского. Он разносил хлеб по квартирам. Было странно это вспоминать, но это было.

Почему он рассказал именно об этом? Ведь вовсе не детские страдания вытравили из его души веру. Почему-то хотелось поделиться с ней хоть чем-то. Когда он закончил, она молчала. Обеспокоившись, он склонился над ней и, пораженный, увидел в ее огромных, потемневших глазах слезы. Настоящие, горькие слезы.

Она прошептала:

- Мне так… так было жаль…

- Чего, дорогая?

- Того, что меня тогда не было рядом, что я никак не могла тебе помочь!

Он был благодарен ей за эти слезы. Она так же тихо проговорила, припадая к его плечу мокрой от слез щекой:

- Знаете, Эдуард, мне бы так хотелось чем-то вас порадовать.

Он улыбнулся, удивляясь ее наивности:

- Дорогая, вы радуете меня без конца. Я никогда еще не был так счастлив. Вы ведь так хороши, Адель, так добры, так прекрасны.

- Нет… - Она трудно глотнула. - Я хотела бы порадовать вас по-настоящему, так, чтобы вам было кого сильно любить… ну, например, ребенка.

Последнее слово она произнесла почти неслышно. Не то чтобы ее тело инстинктивно требовало материнства. Она сказала эти слова неосознанно, из одного лишь желания сделать ему приятное.

Он ничего не ответил. Может быть, ее заявление и польстило его мужской гордости, но в сущности к детям он был равнодушен. Все было так непонятно в его собственной жизни, что он не хотел делать себя ответственным еще и за детскую жизнь. Он вообще не чувствовал в себе способности любить детей. Адель ему было достаточно - она ведь почти ребенок. В их ласках, какими бы бурными они ни были, Эдуард всегда контролировал себя и всегда выходил из нее раньше, чем изливал семя.

Исключением был лишь тот случай в Нейи, когда Адель просто поймала его врасплох. После этого он всегда, как бы тяжело ему ни было предохранял ее от беременности. Она, видимо, этого не понимала. И он не стал объяснять, боясь рассказом о своих предосторожностях ранить ее или заставить задуматься, насколько он не уверен в их совместном будущем.

В следующую встречу он подарил Адель изумрудное ожерелье в роскошном футляре - удивительно изящное, точно цветочная гирлянда. Она онемела от восхищения и неожиданности.

- Я никогда-никогда не имела драгоценностей! Вы делаете меня настоящей дамой, Эдуард!

- Вы лучше любой дамы, Адель. У вас такое чудесное сердце. Оно заслуживает большего, чем эта жалкая побрякушка.

Застегивая ожерелье у нее на шее, он негромко добавил:

- Это лишь маленькая, самая ничтожная благодарность за все то, что вы мне дали, дорогая. Если бы вы только знали…

- Что?

- Как я хотел бы быть достойным вас и вашей любви.

Она тревожно взглянула на него, но ничего не сказала. Уже не впервые он произносил фразы, подобные этой. Она не понимала их смысла, но они вносили оттенок беспокойства в их отношения.

А Эдуарда все чаще и чаще мучили сомнения. Будущее казалось ему все нежелательнее, непригляднее. Как хотелось бы ему замедлить этот поток времени, заставить его замереть хоть на мгновение. Что будет дальше? Чем кончится эта связь с Адель? Что станет с ней? Он знал много способов, как прилично расстаться с любовницей - дать денег, купить дом, обеспечить ренту - но ни один не подходил для Адель.

Впрочем, пока что он вовсе не думал о расставании. Но его не покидала мысль о том, из какой среды вышла Адель, что за кровь текла в ее жилах. Страстность и жадность до ласк, которые она проявляла, были свидетельством именно этой крови. Чуть позже эта самая кровь заявит о себе, понесет Адель дальше и дальше от него. А если она станет такой, как мать, то потеряет для него интерес.

Порой, раздраженный всеми этими возникшими или могущими возникнуть проблемами, он был сердит на себя за то, что вообще связался с Адель, вскружил ей голову. Черт возьми, было так заманчиво завоевать эту юную душу, получить над ней полную власть, что он не смог противиться соблазну. Он достиг всего, что хотел, но сделал хуже и себе, и ей. Себе - потому что все глубже увязал в ее чарах, что потребность быть с ней, обладать ею становилась все сильнее, а ей - потому, что она была привязана к нему совершенно беззаветно и разрыв с ним, который неминуемо когда-нибудь произойдет, станет для нее ударом.

Иногда он отгонял от себя эти