Опасна для себя и окружающих - Алисса Шайнмел

посреди палаты и выжидающе смотрит на меня. Моего объяснения — «витала в облаках» — ей явно недостаточно. Я трясу головой. Какой смысл волноваться о Люси, о ее возможном возвращении и о том, как она попадет внутрь, если все-таки вернется. Сейчас мне нужно волноваться о себе. Я не хочу неприятностей. И не дам Легконожке повода держать меня здесь дольше, чем необходимо.

Я сажусь на кровать, закидывая ногу на ногу. (Куда сложнее называть кровать моей, когда непонятно, вернется Люси или нет.) Я пытаюсь выглядеть обычной девушкой.

— А почему ты витала в облаках, Ханна? — Легконожка переносит вес с ноги на ногу. — Почему ты настолько отвлеклась, что заблудилась?

Что отвлекает обычных девушек?

Обычная девушка во время сеанса сидит не на кровати, а на кушетке. А может, обычной девушке вообще не нужен доктор. Впрочем, у некоторых моих одноклассниц есть психотерапевт. Иногда родители собираются развестись и беспокоятся насчет того, как «ребенок переживет развод». Кое-кто, стремясь к лучшим оценкам, перестал нормально спать и налегает на риталин (или аддерол, или декседрин, или фокалин). Кое-кто страдает от депрессии. Или расстройства пищевого поведения — не в такой степени, как здешние РПП-шницы (насколько я знаю, в школе не было случаев стационарного лечения), и все же многих девочек настолько беспокоит собственное тело, что родители вполне могут деликатно предложить им курс лечения.

Такие девушки считаются обычными? Нормальными?

— Ханна? — окликает Легконожка. — Ты по-прежнему витаешь в облаках?

Если она что-нибудь заподозрит, то сообразит, что Люси ушла в самоволку.

Стоп. Мне нужно беспокоиться о себе, а не о Люси.

двадцать четыре

Я поскорее отвечаю:

— Задумалась о своих одноклассницах. В смысле, из обычной школы, не летней. Дома. В городе.

Доктор Легконожка кивает. Лицо у нее слегка смягчается.

— И что у тебя за школа? — Легконожка кивает Стивену, и тот приносит ее складной стул. Доктор Легконожка садится и скрещивает ноги. Я вне подозрений. Или, если нет, Легконожке важнее услышать мои объяснения, чем наказать меня.

Надо рассказывать дальше. Удержать ее внимание.

В толстой папке истории болезни под заголовком «Ханна Голд» у Легконожки наверняка есть заметки о моей школе. Дома на Манхэттене я хожу в частную школу для девочек в Верхнем Ист-Сайде. Она знаменита (говорят, что школа из сериала «Сплетницы» вдохновлена именно нашей), но невелика. В каждом классе не больше двадцати учениц, и не больше пятидесяти в параллели. Почти половина учится там с детского сада, как я. (При школе, естественно, есть подготовительные классы.) В прошлом году 70 процентов выпускниц поступили в университеты Лиги плюща, а остальные 30 — в не менее престижные заведения вроде Стэнфорда, Дьюка, Вандербильта или Чикагского университета.

Школьная газета напечатала список поступивших как самую важную новость. Копии списка отправились к родителям всех учащихся, от детсадовцев до выпускников, чтобы они знали, к чему стремиться. Список отослали даже выпускникам прошлых лет, чтобы продемонстрировать им: с момента их выпуска школа продолжает держать марку.

— Я с детского сада хожу в одну и ту же школу, — говорю я наконец.

— Получается, ты там как дома?

— Ага, — говорю я, но качаю головой. — Хоть и не настолько, как некоторые.

— Почему же?

— Там есть и такие, кто познакомился еще до детского сада. Вместе ходили в подготовительную группу, на одни детские площадки или еще куда.

— А ты нет?

Я снова качаю головой:

— Родители не водили меня в подготовительную группу. Они брали меня с собой во все поездки.

К пяти годам я успела повидать больше городов, чем иные пятидесятилетние.

— Приятно, наверное, когда родители стремятся все время быть рядом, вместо того чтобы нанимать няню.

Я киваю:

— Ну конечно, приятно.

Может, родители доктора Легконожки часто путешествовали по работе или просто так и вели активную социальную жизнь, не предполагающую участия детей. (Думаю, Легконожка не единственный ребенок в семье. Как и большинство людей.) Может, она мечтала, чтобы родители взяли ее с собой в большую и увлекательную взрослую жизнь. Может, она завидует мне, ведь мои родители именно так и поступали.

— Когда мы путешествовали, мне всегда брали отдельный номер в гостинице…

— Всегда? Даже в пять лет?

— Ну да, — отвечаю я, пожимая плечами.

Может, когда я была совсем младенцем, мне ставили кроватку в комнате родителей. Правда, иногда мы брали номер с двумя спальнями, так что, строго говоря, комната у меня была не совсем отдельная. Чаще всего нас селили в смежные номера, которые соединялись дверью. Но не раз в гостинице путали бронь, и я жила не рядом с родителями, а дальше по коридору.

— Необычно, — замечает Легконожка.

— Что может случиться с ребенком в гостиничном номере? — говорю я, но у меня в голове эту фразу произносит мама. Так она и говорила, когда они с папой оставляли меня одну.

— Дело не только в том, что может или не может случиться, — возражает Легконожка. — Многим детям было бы страшно.

— Мне не было.

— Но бояться совершенно нормально. Одиночество пугает большинство детей.

Я качаю головой. Я не похожа на большинство детей.

— Я бывала в ресторанах со звездой Мишлен по всему миру. Куда лучше, чем ходить на местную детскую площадку, согласитесь?

Именно из-за мишленовской звезды я попала в детский сад на неделю позже остальных. Родители несколько месяцев значились в листе ожидания нового парижского ресторана. Когда в сентябре там появился свободный столик, они тут же организовали поездку, хотя и билеты, и номер в гостинице обошлись дороже обычного, поскольку их заказывали в последний момент. Родителей не беспокоило, что я отстану от соучениц или пропущу важные уроки. В конце концов, тогда я уже читала и писала на уровне второго класса. (Как сейчас слышу голос мамы: «Подумаешь, пропустит пару недель детского сада».)

— Нельзя же злиться на родителей, если они берут тебя с собой в самые чудесные места на земле, — возражаю я.

— Ханна, — мягко говорит доктор Легконожка, — не важно, насколько чудесные были поездки. Ты имеешь право злиться на родителей.

Я снова качаю головой:

— Даже тогда я понимала, как мне повезло. Ведь путешествия повлияют на развитие моей личности. — Теперь у меня в голове слышится голос папы, который с нажимом произносит: «Путешествия расширяют кругозор».

В том парижском ресторане я впервые попробовала трюфели и сыр эпуас. (Я притворилась, что оба блюда мне страшно понравились, потому что родители ими восхищались. На самом деле трюфели и сыр показались мне вонючими и гадкими.) В тот же вечер я попробовала сладкое мясо. Мне даже не потрудились объяснить, что название у него обманчивое. (Сладкое мясо готовится из поджелудочной и зобной желез теленка.)