Ночь в номере 103 - Алиса Аве

Не подумала она ни о родной бабке, ни о Кумико. Куда ей до чужой боли! И конечно, обо мне она думать бы не стала. Я ведь тоже, слышишь меня, муж, я ведь тоже была молода! Когда ты привел меня в дом своих родителей, забрал из служения родной семье и отдал служить семье новой. Роптала я на женскую долю? Хоть слово сказала о том, как претит мне, что я принадлежу отцу, мужу, свекру и свекрови, но никогда – себе? Противилась будущему: что сын вырастет и стану я слушаться его? Никогда. Я гнула спину на рисовых террасах, у низкой печки, у быстрой реки, стирая и стирая пеленки.

Хакусана поглядела на узловатые пальцы, сжимавшие трубку.

– Они когда-то напоминали ветви ивы. Стан был гибок, говорила я мало, все больше слушала, верила каждому слову. Пошла за тобой в лес. Пошла бы за моря, если бы ты решил. Я оставила снохе приданое, потому что ты сказал: «Не бери лишнего, жена». Потому что ты сказал: «Вы с сыном и так будете мне мешать». Пока ты строил, я старела. Пока ты общался с духом, растила сына. Пока пил, радуясь обретенному хозяйству, служила гостям рёкана. Знаешь ли ты, муж? – Хакусана искривила губы в подобии улыбки, но сразу же закашлялась. Она достала из рукава трубку и кисет с табаком.

Ей быстро пришлась по душе диковинка – терпкие листья, завезенные из-за моря. Она купила изысканную трубку и наслаждалась покоем, который приносили глубокие затяжки. Они успокаивали старую душу, но тревожили застрявший в груди кашель. Сегодня Хакусана задыхалась сильнее обычного. Она размяла табак, насыпала в табачную камеру, постучала по стенкам трубки, добавила еще несколько пряных щепоток, примяла. Разожгла длинные спички. Хакусана раскуривала трубку медленно, постепенно вдыхая терпкий аромат табака. Дым заполнил кабинет, причудливо волновался, формируя неверные иероглифы и рисунки. Хакусана верила, что подобным способом муж общался с ней.

– Я тебе не рассказывала, да и ты не спрашивал. В детстве хотела я стать Юки-оной. Мое детское имя ведь так и звучало: снег – «Юки». Какое еще имя подойдет для девочки, рожденной январской снежной ночью? Помнишь, кожа у меня была белая и пряталась я от солнца, а ты снял шляпу и прикрыл мое лицо? Мечтала я обернуться снежной девой. Выйти однажды ночью из родительского дома, ступать по снежному насту, не оставляя следов, укрыться в горах и слиться с зимним пейзажем. Жить свободной, служить разве что богам. А если и это придется мне не по нраву, обернуться облаком снега и плыть по небу, куда подует ветер. Но встретился ты – и жизнь закрутилась иначе. Мечтать больше не смела, но во снах видела, как живу в безмятежности на вершине горы, а нечестивцев, дерзнувших нарушить мой покой, безжалостно убиваю. Еще во снах чудилось, что дую я на тебя и сына – и лица ваши покрываются инеем. «То сказки», – говорила я себе. Замужней женщине стыдно верить сказкам, когда сама жизнь день ото дня доказывает, что в сказки не верит. Ты открыл мне иное. Я стала хозяйкой рёкана. Разве не ты передал мне власть? «Делай что хочешь», – заявил после пожара и ушел. Видно, не до конца саке взяло верх. Сделалась я ведьмой, пусть не Юки-оной, но Хакусаной-сан. Госпожа, повидавшая всё в этом мире, нарекла меня в честь священной горы Хакусан, могучей, холодной и опасной. Так что я все же Юки-она, только старая и некрасивая. Ямаубы испугался гость из 11-го номера? Что ж, есть здесь такая. Не оттого ли я разъярилась на девчонку? Она показала мне, кем я стала. А Рюу… показывает мне, каким мог быть ты, если бы раз в жизни отказался служить и согласился властвовать. Смешно.

Хакусана не замечала, как проходит ночь.

Из 103-го доносились звуки бивы – Кумико завела свои песни. Наверное, играла, чтобы поддержать новенькую. Наивная Кумико – еще одна жертва служения. «Чему служишь, маленькая бабочка, подлетевшая к огню? – подумалось Хакусане. – Воле Госпожи или не угасшей любви, что лишает тебя смелости оборвать жалкое существование? Знаешь ли, что Рюу предал вашу любовь? Все слышали стоны Госпожи в ту ночь. И спина Рюу кровоточила. Асу долго не могла отстирать его одежды. И долго еще мы видели горящий силуэт дракона».

– Больно ему, твоему тщеславному Рюу. – Хакусана набила трубку. – Жжет совершенное сильнее печати Госпожи. Жизнь из него вытекла, ходит он бледным призраком. А как звенел у ворот рёкана меч! То пела саднящая душа верного слуги Госпожи. Неужели не слышала? Сама ведь поешь свою надежду? Мы все дуры, Кумико-тян, думающие, что любовь способна изменить судьбу. Судьбу надо брать за горло, пока кто-то другой не схватил, не потащил за собой. Ах, почему Смерть не мужчина? Я бы отдала ей своего непутевого сыночка! Забирала она гостей без разбора, а тело хотела непременно женское. Смешно, – повторила она, изучая новые иероглифы. Они формировали странную историю о человеке, прибывшем в старую гостиницу, чтобы расследовать пропажу юной особы, но столкнувшемся с потусторонними силами. – Мы, женщины, даже наделенные властью, наивные. Девчонка тоже пытается влиять на происходящее. Но мы прекрасно знаем, кто владеет рёканом, и можем лишь надеяться, что наш отель ей не надоел.

Со стоном Хакусана поднялась с пола. Подошла к столу, открыла нижний ящик, достала ключ от стеклянного шкафа.

– Если хочет, чтобы работала, пусть работает. Она войдет в штат рёкана на полных правах, согласен, старший внук?

Куколки тесно стояли на полках. Хакусана погладила некоторые из них. Одинаковой округлой формы, без видимых изгибов головы, шеи и туловища. Ручки и глаза у кукол были намечены изогнутыми линиями, одежда и черты лица прорисованы тщательно. Хакусана достала из шкафа чистую болванку. Зажгла свечи.

Хакусане предстояла долгая ночь и кропотливый труд. Куколка обретет внешность. Хакусана нарисует современную одежду, в которой Мичи вошла в рёкан. Короткие шорты и широченную футболку с девицей с голубыми волосами. А сзади, на волосах изобразит иероглиф

, («дзюн»), означающий послушание.

– Мы бы лучше так назвали сына, муж мой. Но нет, ты решил, что быть ему Сэдэо. Решительный человек. Он ничего не решает и ни на что не решается. Но они все – наши дети, несчастные, отобранные Госпожой. Мы на цепи, мы и есть цепь, и послушание – ее главное звено.

Вовсе не раскрашенные деревяшки давали Хакусане власть над духами. Госпожа отдыхала, но оставалась Смертью. Она не хотела уходить без причитающегося. Все, кто умер до ночи, когда Госпожа получила тело, остались в рёкане, их держал договор. Духи срастались со стенами, оборачивались предметами обихода. Они сами отказывались от человеческого облика, понимая, что больше уже не люди. Весь рёкан обратился в живое существо: столько душ наполнило его. Порой духи даже не облекались в форму, и тогда казалось, что мебель двигается сама собой, стены или купели перемещаются по мановению руки одного из хозяев, смахивается пыль, поливаются цветы. Потом Госпожа перестала отнимать жизни у обитателей рёкана. И Хакусана радовалась такому положению дел. Постояльцы были в безопасности, а слуг и так хватало. Хакусану духи боялись, Рюу слушались по доброй воле, и оками-сан не запрещала им проявлять привязанность. Но если хотела сломить кого-то, бралась за болванку. В шкафу на верхней полке томились Сэдэо и Асу. Лежал там когда-то и муж, недолго. Хакусана избавилась от его куклы, она все же не могла так поступить с тем, за кем пошла в туманный лес. Куклы Нобуо Хакусана не сделала. Младший внук и без того отличался покорностью. Зато старшего внука прорисовала с особой внимательностью в день, когда он объявил Кумико горничной, а не девчонкой для утех. Пресловутая любовь, что заставила Хакусану разбить куклу мужа, защитила и Рюу: кукла треснула, как только Хакусана нанесла слой лака. Потерпели неудачу и последующие попытки.

Рюу не подчинился.

9. Схожее сходится

– Я ходил за ним