Судный год - Григорий Маркович Марк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что, американский суд рассматривает анонимки? – Голос у Ответчика падает и больше уже не поднимается до самого конца разговора. В моей прошлой жизни стучать было постыдно. Может, в Америке все иначе?
– Это не анонимка. Просто удалена фамилия… Cui podest? Кому это выгодно? Первое правило в адвокатской практике… – Заносит надо мною погасшую сигарету. – Вы ведь работаете в фирме, связанной с кибербезопасностью компьютеров. У нее правительственные заказы.
Что-то не могу припомнить, чтобы говорил о своей работе. Интересно, что еще он знает? И откуда? Должно быть, у дела есть подоплека, хорошо известная Защитнику.
– А причем тут моя работа?
– Края у законов, связанных с делами об изнасиловании, не слишком четкие. Часто и разглядеть их нелегко. Но достаточно острые. Отточенные поколениями прокуроров и адвокатов. Можно сильно пораниться, даже если случайно коснешься. Так что лучше обходить далеко стороной… – упрямо гнет он свою линию. – Личность обвиняемого очень важна… Последние годы все стало гораздо сложнее. Абсолютный ноль терпимости к сексуальному харассменту… Суд может уведомить ЭфБиАй, и они пошлют запрос. Отношения с русскими у нас налаживаются… Так что же насчет вашего уголовного прошлого?
Подвигаюсь поближе к Защитнику и начинаю торопливо рассказывать о процессах над диссидентами, где проходил свидетелем. Потом о своих попытках эмигрировать. Об отказах. Два года борьбы с советской властью занимают не больше двух минут… В неполной правде тоже ложь…
Защитник слушает внимательно. Иногда кивает, как бы в подтверждение слов клиента. Но непонятно, верит ли он. Улыбка, должно быть не удержавшись на скользких адвокатских губах, давно (за ненадобностью?) исчезла.
– Вы напрасно так волнуетесь, – наконец произносит он. – Я прекрасно знаю, что творилось тогда в России. Все это уже давно позади… – И после короткой паузы добавляет в скобках: – Счет за время сегодняшнего слушания и за подготовку я вышлю по почте. – Взгляд у него сейчас весьма выразительный. Хотя что он выражает, так и неясно. Сочувствие к моему тяжелому советскому прошлому? Или даже презрение ко всему этому нелепому процессу? А может, все-таки подозревает: у меня что-то было с Истицей?
– Как думаете, когда могут назначить помощника прокурора по моему делу?
– Трудно сказать. По мере того как будем жить, мы будем видеть, – уклончиво отвечает Защитник. Ударяет пяткой место, на котором стоит. Затем растопыренными пальцами обеих рук берет в воздухе заключительный аккорд на несуществующем инструменте. Несколько секунд, откинувшись назад, держит его в сведенных пальцах. Неохотно отпускает и быстро прощается.
– Буду ждать вашего звонка, – бормочу я, Ответчик, его удаляющейся целеустремленной спине. Спина не отвечает. Очертания Защитника становятся все более смутными. Догорающий окурок обжигает ладонь, и я резко отбрасываю его в сторону.
И тут мне приходит в голову, что Защитник всегда от меня уходил; даже когда стоял неподвижно рядом и говорил со мной. Все, что я произносил, было всегда вдогонку. А то, что он сообщал, – лишь особой формой умолчания. Все время скользкие слова, в которых не за что ухватиться. И душу – даже если все-таки предположить, что она у него и имелась, – за фразами его угадать непросто… Отвечал только на те вопросы, что хотел услышать. А их было немного… Слишком уж юрист. (И слово-то противное, юркое, вертлявое… Раньше на Руси их стряпчими называли. А у него стряпня очень дорогая и к тому же еще и неудобоваримая…)
Может, поменять адвоката? Нет, уж лучше знакомый дьявол… Да и нравится мне чем-то этот уверенный в себе, непроницаемый человек… А мое беспомощное одиночество перед законом – самое худшее из одиночеств, и никакой защитник (во всяком случае, уж не мой Защитник) защитить от него не сумеет, да и не захочет… Непонятно, как движется мой процесс. И движется ли вообще? Вбил в свою лысоватую голову мой Защитник, что объяснять клиенту не обязательно… Даже почему до сих пор не назначили помпрока, не знаю. Не мне судить… Это меня судят…
Счет, полученный уже на следующий день, включал два часа, которые рачительный Адвокат провел на телефоне, пытаясь (разумеется, безуспешно) узнать фамилию (неназначенного) помпрока, и полчаса совместного курения в парке. Курение нынче сто́ит дорого.
13. Любовь в холостяцкой квартире Ответчика. Аня, Андрюша и лейкемия. Молчание Истицы
(Бостон, 20 октября 1991 года)
В три часа дня ко мне врывается Лиз. (С недавнего времени у нее появились свои ключи.) Она под каким-то предлогом убежала с работы. Лицо уставшее, немного осунувшееся. При ярком свете, струящемся сейчас из окна – солнечный гораздо безжалостнее электрического, – возраст виден уже совсем отчетливо. Это делает ее еще более уютной, почти домашней. И я ощущаю всю драгоценную хрупкость этой женщины из совершенно иного мира, так внезапно появившейся в моей жизни.
– Почему ты не звонил весь день? Молчи! Опять скажешь какую-нибудь глупость. Чего ты ждешь? Ну, давай быстрее! – Я уже знаю, что в переводе с непроизносимого это означает: я хочу, чтобы ты сейчас же вошел в меня.
На ней темный деловой костюм, подчеркивающий синеву глаз, блузка с отложным воротничком, очень узкая юбка. Под тканью угадывается длинная линия бедер. Юбка Лиз, не только сама юбка, но даже просто слова «юбка Лиз», вызывают нетерпеливую дрожь. И тело ее отвечает мне. Я замечаю, как бедра приходят в легкое движение, и она не скрывает этого. Сегодня у нее новая тщательно взлохмаченная прическа. Короткая стрижка «сразу после секса». Это уже явно для меня!
Она стягивает сапоги и подходит к уже лежащему на кровати Ответчику. Не отводя свой разбухший от нежности взгляд, раздевается. С треском сдирает колготки. Знакомые запахи тела и запахи духов, настоянных на мандаринах, плывущие, не смешиваясь, отдельными слоями совсем близко друг к другу, наполняют комнату. Любой, самый малый поворот головы меняет их сложную окраску.
Я втягиваю, изучаю их и внимательно слежу за Лиз, предвосхищаясь тем, что сейчас увижу. Каждое выверенное балетное движение высвобождает еще одну часть ослепительной белизны. Всякий раз, когда мы встречаемся, одета она во что-то, чего я еще не видел. Самодовольные маленькие вещи, хорошо знающие ее тело.
– Помоги мне!
Она садится спиной, слегка наклоняется вперед и сдвигает лопатки. Я расстегиваю три сцепившихся черных коготка бурно вздымающегося, туго натянутого лифчика. Разъятые полусферы взлетают и плавно опускаются на пол. Наливные окружия груди с едва заметными голубыми венами, несмотря на беспощадную силу земного притяжения, победительно выставив светящиеся винно-красные
