Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо

Пока Джанетт это говорит, Карен находит небольшой обмылок и пытается вставить себе туда, куда мыло вставлять не стоит. Джанетт тянется к ней, хватает за ручку и шлепает.

– Карен! – говорит она строго. – Нельзя там трогать! Это нехорошо!

– Ну что ж, ты начинаешь в этом разбираться, – сказал Филос.

Он встретил Чарли у основания невидимого лифта, появившись внезапно – словно случайно проходил мимо. Его глаза светились от некоего тайного внутреннего удовольствия. А может быть, это было не удовольствие, а удовлетворенность собственной осведомленностью. А может, и печаль.

– Просто ужасно, как Сиес отвечает на мои вопросы, – сказал Чарли. – Всегда остается ощущение, что он что-то скрывает.

Филос рассмеялся. Чарли уже успел заметить, что у него очень приятный смех.

– Мне кажется, – сказал ледомец, – что ты уже готов для главного блюда в нашем меню. Первый детский центр – вот как оно называется.

Чарли посмотрел на здание Первого медицинского, потом – Первого научного.

– А это что, не главные?

– Нет, – отозвался Филос. – Они – лишь оболочка, рамка, техническое обеспечение. Значимость их не так уж и велика. Первый детский – это суть нашей сути, самое замечательное, самое большое, что у нас есть.

Чарли окинул взглядом громаду здания, висящего над ним, и вопросительно посмотрел на Филоса.

– Должно быть, это достаточно далеко, верно?

– Почему ты так решил?

– Ну, если он больше, чем эти здания, а его не видно, значит, он далеко за горизонтом, так?

– Ты увидишь его и отсюда, – улыбнулся Филос. – Вот он.

И ледомец показал на небольшой коттедж, спрятавшийся в складках холма, покрытых безупречно ухоженным газоном; по его невысоким белым стенам вился огненно-красный плющ, на окнах стояли ящики с цветами, а на углу белая стена уступала место внушительной конструкции из больших валунов, оказавшейся трубой, из которой изящно струился голубой дымок.

– Не возражаешь, если мы чуть пройдемся? – спросил Филос.

Чарли вдохнул свежий теплый воздух, ощутил, как упруго прогибается под его подошвами трава, и ответил:

– Конечно не возражаю.

И они отправились к коттеджу, но не прямиком, а петляя, по склонам покатых холмов.

– И что там? – спросил Чарли.

– Увидишь, – ответил Филос, похоже, томимый радостным ожиданием.

– У тебя были дети? – спросил он.

– Нет, – ответил Чарли, немедленно подумав о Лоре.

– А если бы были, ты бы их любил?

– Думаю, любил бы, – отозвался Чарли.

– И почему? – спросил Филос, после чего остановился, взял Чарли за руку и, развернув его к себе, серьезно посмотрел в глаза.

– Не торопись отвечать, – сказал он. – Подумай.

Озадаченный, Чарли не смог найти в качестве ответа ничего, кроме:

– …хорошо.

Филос кивнул, и они пошли дальше. По мере приближения к коттеджу Филос проявлял все большее нетерпение, и Чарли даже показалось, что от него исходит некая энергия… Чарли вспомнил виденный когда-то давно документальный фильм, фильм о путешествии. Камера была установлена на самолете, который летел на небольшой высоте над полями и домами, дорогами и рощами, и земля быстро уносилась прочь, но ничего не происходило; и ничто не предвещало, что должно произойти нечто значительное, и, казалось, что скучный ландшафт будет вечно, с назойливой монотонностью, лететь куда-то назад, в прошлое – если бы не музыка. Музыка, полная напряженного ожидания, готовила зрителя к последнему взрыву цвета и форм, и сама взорвалась мощным tutti всех инструментов, когда самолет вдруг вылетел в безмерное пространство Большого Каньона, в лоне которого теснилась река Колорадо.

– Смотри! – тронул Чарли за руку Филос.

Чарли посмотрел и увидел юного ледомца в желтой шелковой тунике, который, прислонившись к скале, стоял у них на пути. Когда Чарли и Филос приблизились к юноше, произошло то, чего Чарли никак не ожидал: обычно, когда люди, даже незнакомые, встречаются, происходит некое взаимодействие – обмен взглядами, улыбки… Здесь же не произошло ничего. Молодой ледомец стоял, опершись спиной о скалу, на одной ноге, согнув вторую и ухватившись ладонями за внутреннюю сторону бедра. На изящно очерченном лице застыло отрешенное выражение, а полуприкрытые глаза смотрели в никуда.

– Что с ним? – тихо спросил Чарли.

– Тихо! – прошептал Филос.

Как можно более осторожно они прошли мимо молодого человека в тунике. Филос, поравнявшись с юношей, помахал ладонью перед его лицом – никакой реакции.

Они пошли дальше, причем Чарли поминутно оборачивался, чтобы взглянуть на странного молодого человека, но тот так ни разу и не пошевелился – только края его туники легко колыхались на ветерке. Наконец, впавшая в транс фигура скрылась за поворотом, и Чарли сказал:

– Помнится, ты говорил, что ледомцы не спят. То есть вообще не спят, никогда!

– А это был не сон.

– Но что же тогда? Он что, болен?

– Нет, – покачал головой Филос. – И я рад, что ты увидел этого юношу в таком состоянии. Время от времени тебе придется столкиваться с подобным. Он просто остановился – вот и все!

– Но что с ним?

– Абсолютно ничего! Назови это… перерывом, паузой. Кстати, такие вещи достаточно обычны и в твои времена. Американские индейцы с Больших равнин делали то же самое, равно как и кочевники с Атласских гор. Это – не сон. Но кое-что общее со сном здесь есть. Ты когда-нибудь изучал этот предмет?

– Ну, я бы не назвал это изучением!

– А я изучал, – произнес Филос. – Самое интересное здесь вот что: когда ты спишь, ты видишь сны. Иными словами, галлюцинируешь. Когда спишь регулярно, ты регулярно и галлюцинируешь, хотя сон здесь – лишь удобная оболочка, а галлюцинации можно переживать и вне сна.

– Мы называем это грезами.

– Как бы ты это ни называл, это универсальная способность человеческого мозга, а может быть, и не только человеческого. Интересно то, что, если лишить сознание способности галлюцинировать: например, если будить человека всякий раз, когда он погружается в грезы, то мозг не выдерживает.

– Ломается, что ли?

– Что-то вроде того, – ответил Филос.

– То есть, если бы ты разбудил этого ледомца в желтой тунике, он сошел бы с ума? – спросил Чарли. И, помолчав, поинтересовался: – Вы что, тут все такие хрупкие? Пальцем не тронь?

Филос рассмеялся – грубость Чарли (естественная реакция на нечто нелепое) его позабавила.

– Нет! – сказал он. – Я говорил о гипотетической, чисто лабораторной ситуации. В обычной жизни никто не станет прерывать чей-либо сон настойчиво и регулярно. И, уверяю тебя, этот молодой человек нас видел, осознавал наше присутствие. То есть у него был выбор, но он предпочел сосредоточиться на том, что происходило в его голове. Если бы я был более настойчив или, скажем, если бы его отвлек от его видений твой голос…

Это было сказано мягко, но Чарли понял – он говорит не так, как другие; его голос звучал как фагот среди флейт.

– …если бы твой голос, – продолжал Филос, – отвлек его от его видений, он бы заговорил с нами, простил бы нас за то, что мы вторглись в его грезы, попрощался бы с нами.

– Но зачем это нужно? Какова цель?

– Зачем? – переспросил Филос. – Это механизм, с