200 километров до суда... Четыре повести - Лидия Вакуловская

— Обращать внимание на сплетни — ну, знаешь!.. — погнала плечами Таня. — У меня складывается впечатление, что все вы здесь боитесь Смолякову.

— Тебе хорошо говорить, а я ведь предвижу, что будет: побежит в партком, обольет грязью, будет кричать о моральном разложении, пойдут всякие разбирательства. Нет, Таня, я этого не хочу.

— А я бы поступила иначе, — упрямо повторила Таня. — Ничего бы не скрывала, а Смолякову уволила, раз она никчемный учитель, интриганка и сплетница. Пусть сидит возле мужа и кормит своих кабанов.

— Ты забываешь, что я работаю в школе, — снова грустно усмехнулась Лена. — Ребята ведь все узнают, здесь сразу все узнают. Как, ты думаешь, они будут смотреть на меня?

— При чем здесь ребята? Просто и ты и твой Павел — безвольные люди.

— Ничего ты, Танька, не понимаешь, — сказала Лена. — Не хочу я ни сплетен, ни скандалов. Вот и все. Попила?

Весь вечер Танины мысли вертелись вокруг разговора с Леной. Почему все-таки Лена должна скрывать свое чувство? Почему бой-баба Смолякова, эта мелкая предпринимательница и торговка, учительствует в школе, не имея на то морального права, и Лена не решается ее уволить? Почему Лена полюбила Павла, который ей совершенно не подходит? И почему ей самой жаль эту самую Марину, хотя она об этом не смеет сказать Лене, боясь обидеть ее?..

Почему, почему, почему? Стараясь избавиться от этих мыслей, Таня достала из чемоданчика синенькую потрепанную папку с делом Копылова. Не снимая теплого халата, юркнула под одеяло, поудобнее привалилась спиной к подушке и стала листать папку.

Обвинительное заключение, показания свидетелей, справки, исходящие и приходящие радиограммы — все было подколото в строгом порядке. Везде стояли даты двухлетней давности.

Самым пространным было обвинительное заключение, самым коротким — допрос Копылова. «С выводами ревизии о недостаче на базе ознакомился. Согласно документации, недостача составляет сумму 39 тысяч 825 рублей. Виновным себя не признаю. Причину недостачи объяснить не могу. На дальнейшие вопросы отвечать отказываюсь». Вот и все. Показания записывал следователь, Копылов лишь расписался.

Показания свидетелей тоже не отличались красноречием. Бухгалтер и кладовщик базы, как и Копылов, утверждали, что недостача налицо, но причин не называли.

В деле был акт ревизионной комиссии с такой записью:

«Согласно документам, на торговой базе поселка Белый Мыс должно находиться пушнины на сумму 884 тысячи 145 рублей. Проверкой установлено, что фактически пушнины имеется на сумму 844 тысячи 320 рублей. В наличии не оказалось 130 шкурок песца и 18 лисьих шкурок общей стоимостью 39 тысяч 825 рублей».

Казалось, все было верно. Заведующий базой Копылов является материально ответственным лицом, посему и привлечен к ответу.

Но, перечитывая документы, Таня впервые подумала о том, что, если бы это дело не досталось ей в наследство от покойного судьи, она бы не приняла его к производству. В прокуратуре явно поторопились столкнуть дело в суд, считая, что там разберутся в причине хищения, хотя по самым элементарным правилам это должно было сделать следствие.

Но рассуждать по этому доводу было поздно, так как ни прокурора, подписавшего обвинительное заключение, ни следователя, который вел дело, в районе давно не было. Дело Копылова числилось за судом, и вся ответственность лежала на Тане.

Правда, Калерия Марковна, вздыхавшая всякий раз, когда ей на глаза попадалась синяя потрепанная папка, уверяла, что никакой беды с Копыловым они не знали бы, если бы молодой, «зелененький», как она говорила, следователь Седых не попал в Белый Мыс. Он отправился туда с общественным поручением — обеспечить подписку на газеты и журналы, застрял там на два месяца из-за непогоды и привез на их голову копыловскую растрату.

Таня же объясняла все неприятности только поведением Копылова, который упорно не являлся в суд. И еще тем, что сама она не могла добраться до него.

Ответы Копылова на телеграфных бланках Таня не стала читать: знала наизусть. Она считала их вызывающе дерзкими. «Выехать не могу Занят К тому же не считаю себя виновным» — это отказ явиться на первое заседание суда, в райцентр. А вот ответ годичной давности, когда она ждала его здесь же, в Светлом: «Быть не могу Уезжаю по делам тундру К тому же погода портится мой приезд невозможен».

Как бы ни хотелось Тане признаться в этом, но в деле Копылова она чувствовала себя беспомощной. В Белом Мысе не было милиции, даже не было участкового милиционера. Воздействовать на Копылова можно было лишь через поселковый Совет. Она послала туда суровую радиограмму, но лишь спустя месяц от председателя поссовета пришел ответ, мало чем отличавшийся от послания Копылова: «Копылов тундре Идет заготовка пушнины Ничем не могу помочь».

«Наверно, такая же размазня, как здешний Семечкин», — с досадой подумала Таня.

Она вспомнила все, что говорили ей о Копылове Семечкин, продавщица магазина, та же Смолякова, и Копылов стал более ясен для нее. Понятным стало и то, почему он так упорно укрывается от суда. Во-первых, опасается, что выяснится скрытая им прежняя судимость, о чем говорила Смолякова. Во-вторых, может оказаться, что женщина, о которой знает Семечкин, тоже замешана в растрате. В-третьих… Да мало ли что может всплыть, если копнуть поглубже! Таких примеров в судебной практике предостаточно.

«Да, отпетый тип, — подумала Таня, захлопывая папку. — Ну что ж, разберемся. Наверно, никак не предполагает, что я сама нагряну в Белый Мыс».

Старенькие ходики весело постукивали на стене, показывая двенадцать ночи. Таня пробежала к столу, спрятала в чемоданчик папку, сняла халат, выключила свет и снова нырнула под одеяло.

Чтобы ни о чем не думать и поскорее уснуть, она начала считать про себя. Где-то на третьем десятке цифры спутались и неожиданно всплыло лицо Кости. Таня ясно увидела огромные, как лопухи, уши, гораздо большие, чем на самом деле, огромные губы и клок торчащих на макушке волос. Она открыла глаза, но лицо Кости еще какое-то время смотрело на нее из темноты.

«Глупости! Все это не имеет значения», — твердо сказала она себе, снова закрывая глаза.

8

Среди ночи ее разбудил лай собак под окнами и какой-то отрывистый, гортанный голос, словно кто-то отдавал воинские команды.

Не успела она что-либо сообразить, как двери содрогнулись под ударами. Пока Таня искала и надевала в темноте халат, кто-то уже кулачищами садил по оконному переплету.

Не зная, куда спешить, в сени или к окну, Таня бросилась к окну, с силой толкнула наружу примерзшую форточку.

— Кто здесь? — крикнула она в морозную ночь.

— Это я, Антонов, — сказал под окном мужской голос. — Если не передумали, можно ехать в Белый Мыс.

— Хорошо, а когда? — спросила она.

— Сейчас. Я вам кухлянку и торбаса принес.

— Сейчас? — удивилась она, высовывая в форточку голову.

Под окном, освещенный луной, стоял председатель колхоза, держа в руках большой узел. У сарая лежали на снегу запряженные в нарты собаки, на нартах сидел человек в меховой одежде.

— Если ехать, то сейчас, — сказал Антонов. — Иначе получается, что у меня два дня свободных упряжек не будет, а Тымкилен передал, что не скоро явится.

— Да, да, я поеду, — торопливо согласилась Таня. — Подождите, я оденусь.

Она включила свет, оделась, впустила в дом Антонова. Пока натягивала на себя торбаса и кухлянку, которые принес Антонов, пока заталкивала в портфель синюю папку и кое-что из еды, он говорил:

— Считайте, вам повезло. Арэ с неделю в Белом Мысе пробудет, так что с ним и назад вернетесь. Чудаковатый старик. Ночью ни с того, ни с сего надумал ехать, будит меня, давай, говорит, бумагу с печатью, что я не сам, мол, по себе туда еду, а как представитель колхоза обменяться опытом. Пришлось подчиниться.

— А кто такой ваш Арэ? — спросила Таня.

— Художник.

— Художник? — не поверила она.

— Косторез. А в Белом Мысе его сын живет, тоже косторез. Там, говорят, косторезную мастерскую при колхозе организовали, вот он решил у нас такую же создать. Оказывается, людям среди ночи полезные мысли приходят, — закончил он, усмехаясь.

— Я готова, — сказала Таня, беря пухлый портфель.

Вскоре собаки вынесли нарты за поселок, скатились к океану и рысцой затрусили по неровному льду, покрытому сверху шершавой снежной коркой. Арэ сидел на передке нарт, спиной к Тане, поджав под себя одну ногу и свесив к земле другую, а Таня — сзади, на крошечном, узком пятачке, покрытом оленьей шкурой.

Оказалось, что ехать на нартах чертовски неудобно. Таня все время вертелась, не зная, как ей лучше пристроиться. То держала ноги на весу, но ноги быстро уставали и чиркали по снегу, то становилась на колени, но ноги мгновенно затекали, то прилаживалась боком, то пыталась поставить ногу на полоз, но нога срывалась, скользила по снегу, притормаживала нарты. Мешала еще и оленья кухлянка, надетая поверх телогрейки и ватных брюк, — в таком одеянии она еле поворачивалась. А Арэ как сел при выезде со двора, так и сидел неподвижно, не меняя положения и не оглядываясь на Таню.