200 километров до суда... Четыре повести - Лидия Вакуловская

Но есть в кабине человек, который ни о чем сейчас не думает, ни о чем не мечтает. Это хирург Блинов. Он спит. Примостился на своем чемоданчике с инструментом, уперся ногами в кресло Ушарова, привалился спиной к дверце и спит. Возможно, он разозлился на всех: послали помощь оказать, проболтался столько в воздухе, а помощь его не потребовалась. Возможно, ему не нравится, как относятся к нему вот эти ребята, летчики, особенно Ушаров? Возможно, он разозлился на них за то, что они частенько обрывают его шуточки и считают, что на Север он потянулся за длинным рублем. Возможно, разозлился на все это Блинов и решил себе спать.

А за низкой дверцей кабины разместились пассажиры. В отличие от летчиков они не заняты сейчас никакими делами. Поэтому возможности мечтать и размышлять у них куда больше.

Рядом с Асей Антоновой сидит моряк. Напротив — пожилой мужчина в торбасах и кухлянке. Ася сразу определила, что ее спутник напротив — эскимос. У эскимосов лица крупнее, чем у чукчей, скулы круче, прямее нос. А если он эскимос, значит, не оленевод, а охотник: летом бьет в море моржей и нерп, зимой ставит капканы на песца.

Эскимос-охотник не отводит глаз от девушки, которая лежит на носилках, поставленных в проходе между скамьями.

Глаза у Люси Ханановой закрыты, черные ресницы лежат на бескровных щеках. Но Люся не спит. Спать не дает тупая, ноющая боль. Ноет шрам, появившийся после вчерашней операции, ноет где-то в спине. Люсе ужасно надоело лежать не двигаясь, хочется повернуться на бок. Но стоит ей пошевельнуться, как боль усиливается, становится резкой и нестерпимой. Люся старается не думать о боли.

«И ничего со мной не случится, — говорит она себе, — полежу немножечко в больнице, опять вернусь на стройку. Обязательно к Акинфову. Уже будет лето, поставим вместо палаток домики. Из больницы я им всем напишу. Сразу как прилетим, так и напишу. А Акинфов уже дома. Наверное, уже рассказал ребятам, как мне повезло в Апапелхе с операцией…».

Иногда Люся открывает глаза. Тогда к ней склоняется женщина в беличьей шубке и вполголоса, но так, что все слышат, спрашивает:

— Ты что не спишь, Люсенька?

— Не хочу спать, Юлия Павловна, — отвечает девушка. — Вы не волнуйтесь, мне хорошо.

Потом она снова сводит веки, а Юля Плотникова откидывается к стене и продолжает пристально смотреть на круглое окошечко, врезанное в противоположный борт самолета. Светлые глаза ее при этом то щурятся, то округляются, будто она все время с кем-то разговаривает. И она действительно мысленно разговаривает.

Прежде всего с заведующим райздравом Телегиным.

Да, она признает, она не имела права без его разрешения покидать больницу и готова нести наказание. Но, во-первых, она уже дважды просила такое разрешение, а он не отвечал на ее радиограммы. Во-вторых, вопрос, который она собирается ставить перед райздравом, — вопрос не праздный. В конце концов Телегину пора понять: их поселку нужен хирург. Не терапевт, а хирург. Лучше — и терапевт и хирург. Полтора года работы убедили ее в этом. И решение вопроса нельзя откладывать. Вот зачем она прилетела. Что касается ее, то она готова работать в любом другом месте, куда ее направят. Но лишь там, где нужен именно врач-терапевт. Где врач-терапевт не будет попадать в такое дурацкое положение, как попадает она.

И еще есть человек, с которым мысленно разговаривает Юля Плотникова. И этому человеку она говорит: «Ушак, милый Ушак! Я не могу вот так сразу сказать «да». Нельзя же так: раз — и уже жена. Я должна во всем разобраться. Я люблю тебя, но я должна разобраться, прежде чем ответить тебе. Ты тоже должен хорошо разобраться в себе… Потом уже будет поздно. Потом может быть плохо и мне и тебе…»

…Внезапно молчание нарушил голос моряка:

— Девушка, вы живете в Апапелхе? — обратился он к Асе.

— Нет, — говорит она, — а что?

— А вы не из райцентра? — снова спрашивает он.

Ася не успела ответить: в разговор вмешался мужчина в торбасах и кухлянке.

— Я живу Апапелхе, — говорит он. — Двадцать лет живу. — И неожиданно для всех представился: — Охотник Умка, лечу районный центр. На большое собрание лечу, слово держать буду. Все охотники района будут знать, как мы песца берем, завидовать будут.

— Да? Это интересно, — подчеркнуто любезно кивнул моряк и тут же обратился к Асе: — Вы случайно не слышали такой фамилии — Бабочкина?

Ася повернулась к нему.

— Бабочкину? Конечно, знаю. Она провожала меня на самолет. А вы с ней знакомы?

— Да, — ответил он. И уточнил: — Был знаком.

— Как же вы ее не узнали? — удивилась Ася. — Мы все время стояли возле машины. — И вдруг Ася вспомнила, как смотрела Бабочкина на этого моряка, когда он грузил свои чемоданы. И она сказала: — По-моему, она вас узнала, она смотрела на вас.

— Не может быть, — ответил моряк. — Она подошла бы ко мне, если бы узнала.

Асе потребовалось одно мгновение, чтобы все увидеть снова.

Бабочкина рванулась к самолету. Остановилась. Повернулась к Асе. Щеки ее пылали, глаза блестели…

— А по-моему, — ответила Ася, — по-моему, она узнала вас, но не захотела к вам подойти.

Прошло несколько минут, прежде чем моряк снова повернулся к Асе.

— Скажите, она все такая же, строгая, деловая и суховатая?

То ли потому, что Ася уловила фальшь в его голосе, то ли потому, что этот моряк с первой минуты не понравился ей, но она сказала:

— Ничего подобного. Не строгая и не суховатая. Вы ее просто плохо знали.

«Ничто не вечно под луной, — философски размышлял Ершов. — Напрасно я с ней не встретился. Пусть бы она меня выставила, но надо было встретиться. Теперь поздно. Точка. А все мое проклятое малодушие… Она, конечно, выставила бы меня… Да, ничто не вечно под луной. Как и этот полет в металлической оболочке: через час приземлимся. Через два дня буду дома…»

И откуда было знать Ершову, что в это время Ася Бабочкина тоже думала о нем. Но думала не о том, что она его по-прежнему любит. Нет, у нее было достаточно времени — несколько лет, чтобы понять, что не тому человеку отдала она свою первую любовь, что человек этот давно и навсегда ушел из ее сердца. Другое тревожило ее. Почему он так постарел, почему таким желчным, испитым стало лицо, откуда взялась эта сутулость? Вот что взволновало ее, когда она неожиданно увидела Виктора Ершова.

«А ведь ему только тридцать, — с грустью думала она, возвращаясь вместе с Редькой в гостиницу. — Всего тридцать…»

…Разные, совсем незнакомые люди летят в грузовом самолете из поселка, над которым день назад бушевала пурга. По-разному текут их мысли.

28

Самолет идет на юг. Таранят голубизну неба пропеллеры. Впереди, на горизонте висит белый рожок месяца. Внизу беспорядочно громоздятся сопки…

В воздушном океане царит покой: ни бурь, ни циклонов. Чист воздушный океан: ни облачка в нем. Возможно, завтра он взбунтуется так же, как день назад. Но сегодня он тих и спокоен, этот океан.

Самолет идет на юг.