Двуявь - Владимир Прягин

– Они что-нибудь спрашивали у вас? Пытались что-то узнать?

– Нет, молчали. Только разглядывали, как будто под микроскопом.

– Вы точно уверены, кто это случилось ещё до звонка будильника?

– Ну, в принципе, да. Говорю же, звон меня разбудил. А почему вы спрашиваете?

– Так, на всякий случай, перестраховка. Юрий, я вас попрошу на будущее – если снова придут химеры…

Он сбился на полуслове, прислушиваясь к чему-то. Спустя мгновение Юра тоже уловил тонкий писк, а в кабинете сгустился сумрак.

***

Фархутдинов застыл, опершись на подоконник. Клубы сигаретного дыма неподвижно повисли в воздухе, небо над городом из лазурного стало кобальтовым, позолота на тополиных кронах будто потемнела от времени. Белая оконная рама выделялась на этом фоне с неестественной, болезненной резкостью. Казалось, кто-то (наверное, тот самый режиссёр-абсурдист, что издевался над первокурсником в последние двое суток) сделал стоп-кадр и обработал его в фоторедакторе, играя с красками и полутонами.

Потом наваждение схлынуло.

– Юрий, – спокойно произнёс комитетчик, – прошу меня извинить, но нашу беседу придётся продолжить позже.

– Вы издеваетесь? – прозвучало несколько истерично, но сдерживаться уже не было сил. – Вызвали, а теперь выгоняете?

– Обстоятельства изменились. Вы же сами только что наблюдали.

– Так объясните, в конце концов! Откуда эти световые эффекты? Что они значат? Прямо как позавчера, на балконе. И что это за химеры, про которых вы…

– Пожалуйста, Юрий, не надо, – попросил собеседник мягко. – Сейчас разумнее сделать паузу.

– Да что вообще происходит?!

– Пока, к счастью, ничего страшного. Мы не попали в фокус.

– В фокус? Товарищ Фархутдинов, простите, но меня от этих загадок уже тошнит, – Самохин поднялся. – Вы говорили – дело добровольное? Ладно, ловлю вас на слове, больше можете не звонить.

Эта тирада, однако, не произвела впечатления на хозяина кабинета. Присев на подоконник, он скрестил руки на груди и сказал:

– Вы правы, в ближайшее время звонки излишни. Вы услышали и усвоили вполне достаточно для того, чтобы сделать правильный вывод. Время терпит, у нас есть фора. Они шарят почти вслепую, не видят вас наяву.

– Они – это те, безликие? Что значит «шарят»? Можно, наконец, без метафор?

– Нет, Юрий, уже нельзя, – ответил комитетчик серьёзно, – в том-то и сложность. Я попытался говорить прямым текстом, и вы видели результат. Слово материально, иногда иносказание и умолчание – лучший способ защиты.

– Значит, мы в опасности?

– Пока, повторяю, ничего страшного. Большего сказать не могу. И поверьте – мне эта ситуация нравится ещё меньше, чем вам. Я то и дело вынужден самоустраняться и наблюдать, отдав инициативу неопытному подростку.

– Я не подросток! Учусь в университете, если вы не заметили!

– Что ж, – Фархутдинов улыбнулся, – это несколько обнадёживает. До свидания, Юрий. И, прошу вас, тщательно обдумайте всё, что я вам сказал.

Выходя, студент хотел хлопнуть дверью, но механизм-доводчик притворил её плавно, без малейшего шума. Дед в вестибюле проводил визитёра неприязненным взглядом – жалел, очевидно, что тот успел уйти вовремя, пока действует пропуск, и группу захвата вызывать не придётся.

Улица шумела всё так же многоголосо и беззаботно. Юра, подойдя к торговому автомату, взял баночку газировки и встал под дерево, чтобы солнце не светило в глаза. Злость отползала медленно, неохотно. Общение с махинатором из «конторы» в очередной раз не принесло ответов по существу. То есть кое-какие ответы вроде бы прозвучали, но картина в результате запуталась ещё больше.

Возвращаться на лекции не тянуло. Позвонить Тоне? Она, скорее всего, уже укатила на электричке домой. На баскетбол, где можно выпустить пар, идти ещё рано – до тренировки три часа с гаком. Чем прикажете заниматься?

С ближайшего перекрёстка донеслась залихватски-звонкая трель. Из-за угла показался трамвайчик – красно-жёлтый, как осень, подчёркнуто старомодный. Ещё один заботливо сохранённый анахронизм, который с утра до вечера поднимает настроение горожанам.

Юра пробежался до остановки и вскочил на подножку. Устроившись на пластиковом сиденье, перевёл дух. Он не обратил внимания на номер маршрута, но так было даже лучше – пусть везёт наугад.

Как обычно, мерная смена пейзажей за окнами подействовала на него успокаивающе. Ум перестал генерировать нецензурные выражения в адрес товарища Фархутдинова, и постепенно удалось, абстрагируясь от эмоций, вычленить главные пункты не столь уж длинного разговора.

Итак, в Комитете знают про клеймо на ладони, но сваливают всё не некую «стихийную силу». С ней как-то связаны «чудеса».

Далее. Комитетчик не удивился, услышав про безликих из утреннего кошмара. Обозвал их химерами.

Этих «химер» нельзя упоминать вслух. Иначе они скоро «нашарят» Юру, и всё станет очень-очень хреново. Но у нас – какое счастье! – есть фора, а значит, бравый комсомолец Самохин как-нибудь разберётся…

Или всё-таки оставить сарказм и воспринять слова чекиста всерьёз?

Как-то пока не очень выходит, но попробуем.

Если следовать этой логике, «стихия» – за нас, а «химеры» – против.

Комитет при поддержке «стихийной силы» и примкнувшего к ней Самохина ищет дорогу к звёздам. «Химеры» пытаются помешать. Почему? Кто они такие вообще?

Фархутдинов вчера разглагольствовал о пришельцах…

Нет, стоп. Иначе получится голливудский ужастик – коварные инопланетные гады гнобят прогрессивное человечество.

С другой стороны, кто сказал, что пришельцы будут обязательно белыми и пушистыми? Нам, конечно, хочется верить, что на галактическую арену выходят исключительно те, что построил коммунизм дома. «Великое кольцо», все дела. Но реальность – на то и реальность, чтобы отличаться от сказки…

Трамвай уносил его на окраину. Змей-гора придвинулась ближе; на склонах, поросших лесом, проявились детали – проплешины, выступы, пологие впадины. Впрочем, с этого бока гора смотрелась довольно благообразно – уродливый шрам карьера остался на другой стороне.

Объявили конечную остановку. Самохин вылез и проследил, как нарядный вагончик, миновав разворотный круг, уходит в обратный путь. Район был тихий и сонный, в пределах видимости имелись частные домики с двускатными крышами, стоянка для «черепашек» и маленькая пекарня.

В животе заурчало, и Юра вспомнил, что ещё не обедал.

В пекарне было жарко и сдобно. Призывно румянились плюшки, калачи и прочие кренделя. Он замешкался, не зная, что выбрать, но тут мужик в белом фартуке вынес деревянный поддон с новой порцией пшеничного хлеба. Обычные «кирпичи», неказистые и невзрачные, источали настолько одуряющий запах, что Юра чуть не захлебнулся слюной. Взял целую буханку – ещё горячую, хрустящую, но податливую. Вышел на улицу и сразу же оторвал огромный кусок; стоял, забыв обо всем, и вгрызался в золотистую корочку, в пористую белую мякоть. Может, дело было в недавнем стрессе, а может, в чем-то ещё, но в этот момент казалось, что он ничего вкуснее не ел. Живот наполнялся, в голове