Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

опасные пациенты у нас уже были. Кричали, на стены кидались, женщин требовали, себя предлагали. Сёстры не то что в палаты, в отсек заходить боялись.

Эд смущённо зазвенел ложечкой в стакане, Крис заметно покраснел. Жариков прихлёбывал чай, оглядывая их весёлыми, но без насмешки глазами.

– Ну, всё так, – наконец сказал Крис. – И ругались, и с кулаками лезли. Что было, то было, но… Но кулаки-то у нас не всерьёз, а так… на пулю нарывались и всё. Да и не умеем мы этого. А они умеют. И хорошо умеют.

– И убивать вам не приходилось?

– Так не по приказу же! – вырвалось у Криса.

– И мы сразу, чтобы без мучений, – стал объяснять Эд. – А они и убивали, и пытали. Они – палачи.

Жариков задумчиво кивнул.

– Спасибо. И ещё, парни. Они – больные. Ни сил, ни желания убивать у них нет.

Крис несогласно опустил глаза. Жариков ободряюще улыбнулся ему.

– Ну, с чем не согласен? Давай.

– У них нет приказа, – тихо сказал Крис. – А желание всегда при них. Прикажут – и силы появятся.

– Как у вас? – ехидно спросил Жариков. – Желание всегда, а без приказа и смотреть не станете.

– Нет, – сразу сказали они в один голос.

И Эд продолжил:

– Нет же, доктор Иван, наоборот. У нас как раз желания не было, но по приказу мы всё делали.

– Почему же у них должно быть наоборот? Они – такие же рабы, какими и вы были.

– Д-да, – вынужденно согласился Крис и улыбнулся. – Поймали.

– Я вас не ловил, – твёрдо сказал Жариков. – Мы рассуждали. Они – больные люди, и наша задача помочь им.

– Это-то понятно, – кивнул Эд.

– Нам это доктор Юра на Хэллоуин здорово объяснил, – улыбнулся Крис. – Я думал, он прибьёт Андрея. Ну, когда тот одну сволочь узнал и перевязывать отказался.

– Я помню, – тоже улыбнулся Эд.

– Да, Иван Дор-ми-дон-то-вич, – снова постарался Крис, – а что такое клятва Гип… Гиппо…

– Гиппократа, – помог ему Жариков. – Эту клятву даёт врач.

– Каждый? – заинтересованно спросил Эд.

– Да, каждый. Гиппократ – это такой великий врач жил в древности.

И Жариков стал рассказывать, стараясь не забывать, что ни об Элладе, ни о… да ни о чём они не знают. Выслушав его рассказ, они переглянулись.

– Здорово, конечно, – сказал Крис и явно оборвал себя, не договорил того, что вертелось у него на языке.

Эд понимающе кивнул и пустился в длинные рассуждения о преимуществах чая перед кофе. Жариков не настаивал на прежней теме. Рано или поздно, но разговор этот опять завяжется и, насколько он понимает, пойдёт о врачах. Врачи в госпитале и в питомнике. Врачебная профессиональная этика. Здесь есть о чём поговорить.

Они допили чай, Крис вскипятил чайник, чтобы, когда захочется, можно было просто подогреть, и снова пошли в обход.

На этот раз в обеих палатах спали. Чак даже затих и расслабился: видимо, боль отпустила. Как уложили его на спину, укрыв по грудь и руки поверх одеяла, так и лежит. А Гэб завернулся в одеяло с головой и лицо спрятал, только чуть макушка торчит. Эд насмешливо улыбнулся и на вопросительный взгляд Жарикова ответил уже знакомым тому почти беззвучным шёпотом.

– Это он от нас прячется.

Жариков не понял, но кивнул. Парни это заметили и, когда вернулись в дежурку, стали объяснять:

– Это когда хочешь один остаться.

– Да, лицом к стене ложились.

– Или лицом на пол.

– Руками ещё закрывались…

– Вот теперь понял, – вырвалось у Жарикова. – Это… в камерах?

– Да. Но так только работяги спали.

– А вы?

Они негромко фыркнули коротким смехом.

– Нас ещё в питомнике закрываться отучили.

– Да, лечь на спину, руки за голову, ноги раздвинуть.

– Ну, руки вдоль тела ещё можно, или под себя, под поясницу подсунуть.

– И всё.

– И никак по-другому.

– Но почему? – вырвалось у Жарикова.

Они пожали плечами.

– Не знаем, – сказал Эд.

– Нам же не объясняли ничего, – у Криса зло дёрнулся угол рта. – Просто если по-другому лёг, били. Вот и всё. Вы же… вы же видели нас, ну, как мы спим. И сейчас…

Жариков кивнул.

– Я как ложусь, – задумчиво сказал Эд, – пока одеяло не сдвину, не лягу, как положено, то заснуть не могу. А ты?

– Простыню я свободно терплю, а одеяло… на ногах только.

– А Арчи под одеялом спит.

– Так он домашним сколько был? – и, видя изумление Жарикова, Крис пояснил: – Домашний когда, то если на ночь хозяйка или хозяин у себя оставляют, то поневоле под одеялом спишь. А в Паласах одеял нету, – и опять оборвал себя. – Ладно, хватит об этом. Как спят они, так пусть и спят.

Жариков кивнул. Вот так, обмолвками, обрывками, даже не через час, а через день по чайной ложке, но ни о чём расспрашивать впрямую нельзя. Нет, они ответят, но не будет их желания объяснить, впустить в свой мир.

Когда шаги в коридоре затихли, Гэб осторожно сдвинул с лица одеяло. А то душно. Ушли. Чёртовы поганцы. Но, видно, хорошо они здесь устроились, и заводиться с ними рискованно, себе дороже выйдет. Неужели русские заставят его гореть? За что? Что он сделал русским? Ну, не нужен он, ну, хорошо, он – палач, убийца, ну, так расстреляйте. Ведь всё равно перегоревшему нет жизни. Сегодня вот Чака увидел, так страшно стало. Не руки, а так, подвески, и по лицу видно, каково пришлось. Теперь Чака будут исследовать. Нелёгкая смерть, чего уж тут. Но Чака-то хоть за дело, он беляков в Колумбии нащёлкал… сколько захотел, а его-то за что?

Гэб сглотнул готовый вырваться наружу крик. А если… если так… если попробовать договориться с этим метисом? Про таблетку-то всё-таки не донёс, а то бы уже отметелили. Беляки такого – непослушания с обманом – не прощают. Или это ему утром устроят? Публично, чтоб все увидели, в назидание. Вот спальники повеселятся: не часто такое зрелище. Нет, если этот парень придёт один, нужно попробовать поговорить. Руки пока не болят, так ведь белякам если что втемяшится… будешь гореть, и всё. Доведут до горячки, не отступятся. Пойти в раскрутку, чтоб пристрелили? Опоздал с этим. Надо было тогда, когда русские только в кабинет хозяйский вошли, а сейчас чего… опоздал.

Гэб откинул одеяло и потянулся к стакану на тумбочке. Не так хотелось пить, как просто… сделать что-то, хоть это. Вода как вода, ничего не подмешано. И ставя стакан обратно, наткнулся на кнопку и даже рассмеялся. Вот оно! Сам же сказал, чтобы, если понадобится что, то нажал, вызвал. А если беляк, доктор придёт? – ворохнулось опасение. И