Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

В ее изложении сцена встречи императрицы и великого князя была преисполнена тихой скорби. «Павел тихонько подошел к Государыне и приник к руке долгим поцелуем, не в силах говорить. Сердце стучало молотком. Государыня выглядела скромно и просто, как сиделка. Безмятежность ее взгляда потрясала.

— Дорогая Аликс, — сказал наконец великий князь, — я пришел побыть с тобой в эту трудную минуту.

Государыня посмотрела ему в глаза.

— Ники жив? — спросила она.

— Жив, — поспешно сказал великий князь, — но мужайся. Ведь ты храбрая. Сегодня, третьего марта, в час ночи он отрекся в пользу Михаила.

Государыня вздрогнула и опустила голову, как бы в молитве. Потом выпрямилась.

— Если отрекся, — сказала она, — значит, так надо. Я верю в милость Божью. Господь нас не оставит»[2471].

Ден запомнилась другая тональность встречи: «Мы с Марией Николаевной находились в соседнем кабинете, и время от времени до нас доносился громкий голос великого князя и возбужденные ответы Ее Величества. Мария Николаевна начала волноваться.

— Почему он кричит на Мама? — спросила она». Полагаю, Александра Федоровна выслушала немало неприятных упреков от родственника.

«Появилась Государыня, — продолжала Ден. — Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Она не шла, а скорее спотыкалась. Я бросилась к ней, чтобы поддержать Государыню и проводить к письменному столу, расположенному в простенке между окнами. Она навалилась на стол и, взяв меня за руки, с мукой в голосе сказала:

— Отрекся!

Я не могла поверить своим ушам и стала ждать, что скажет Государыня еще. Она говорила так, что трудно было разобрать ее слова. Наконец, она произнесла — и тоже по-французски:

— Бедный… совсем там один… Боже! А сколько он там пережил!..

Я обняла Ее Величество за плечи, и мы стали медленно прохаживаться взад и вперед подлинной комнате. Наконец, опасаясь за рассудок Государыни, я воскликнула:

— Ваше Величество — во имя Господа — но ведь он жив!

— Да, Лили, — ответила она, словно окрыленная надеждой. — Да, Государь жив…

— Послушайте меня, Ваше Величество, напишите ему. Представьте себе, как он обрадуется Вашему письму.

Я подвела Государыню к письменному столу, и она опустилась в кресло»[2472].

Именно тогда Александра дописала концовку письма: «Только что был Павел — рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о, мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына и страну, и свою святую чистоту, и (Иуда Рузский) ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране. Обнимаю тебя крепко и никогда не дам им коснуться твоей сияющей души»[2473]. Понятно стремление Александры Федоровны морально поддержать мужа в столь трагическую минуту, но все же, что она имела в виду, когда писала о верности Николая монаршей присяге и спасении царства для сына? Полагаю, она тоже сообразила о незаконности манифеста, что открывало теоретическую возможность его дезавуировать.

Императрица направилась к детям. «В тот же вечер я увидел ее в комнате Алексея Николаевича, — подтверждает Жильяр. — На ее лицо было страшно взглянуть, но сверхъестественным усилием воли она заставила себя, как обычно, пройти в детскую, чтобы дети, которые ничего не знали о том, что произошло с момента отъезда царя в Ставку, ничего не заподозрили. Поздно ночью мы узнали, что великий князь Михаил отрекся от престола и что судьба России будет решена на заседании Учредительного собрания»[2474].

Знала обо всем в тот день пока не заболевшая Мария. Она сидела, скорчившись, в углу кабинета и громко всхлипывала, когда к ней подошла Ден. «Я опустилась рядом с ней на колени, и она склонила голову мне на плечо. Я поцеловала ее заплаканное лицо.

— Душка моя, — проговорила я. — Не надо плакать. Своим горем вы убьете Мама. Подумайте о ней…

Великая княжна вспомнила о своем долге перед Родителями. Все и всегда должно отвечать их интересам.

— Ах, я совсем забыла, Лили. Конечно же я должна подумать о Мама, — ответила Мария Николаевна.

Мало-помалу рыдания утихли, к Ее Высочеству вернулось самообладание, и она вместе со мной отправилась к Родительнице»[2475].

Узнала о происшедшем Анна Вырубова: «Никогда я не видела и, вероятно, никогда не увижу подобной нравственной выдержки, как у Ее Величества и ее детей. «Ты знаешь, Аня, с отречением Государя все кончено для России, — сказала Государыня, — но мы не должны винить ни русский народ, ни солдат: они не виноваты»[2476].

Организаторы заговора напрасно опасались вмешательства императрицы в события того дня. Она была изолирована от внешнего мира, и ей не на кого было опереться. Александровский дворец еще охранялся по периметру забора, но уже пошли аресты руководителей службы безопасности, первыми были задержаны генерал фон Гротен и полковник Герарди. Ответственным за охрану объявил себя Царскосельский совет. Казакам конвоя удалось договориться с ним о создании вокруг дворца нейтральной зоны. При этом, по требованию Совета, от каждой части, несшей охрану дворца, с согласия Александры Федоровны были направлены депутаты в его состав.

Александру Федоровну арестует лично новый командующий Петроградским округом Лавр Корнилов 8 марта. Николай вернется в Царское Село днем позже в статусе арестованного. Об этом по поручению группы депутатов во главе с Бубликовым ему объявит Алексеев перед отправлением поезда из Могилева.

Триумфальное шествие

Медленно, но верно революция начинала свое триумфальное шествие, которое остановится очень нескоро. Во главе движения неизменно выступали руководители и органы Земгора, формировавшие новую власть в лице различных комитетов, близких им общественных организаций. На пятки им, сотрудничая и соперничая, наступали Советы, создававшиеся нередко на базе рабочих групп ВПК, но на глазах радикализировавшиеся за счет выходивших из тюрем.

Москва была во власти толпы. Совет рабочих депутатов постановил: «Предложить Военному совету и Исполнительному комитету общественных организаций немедленно произвести арест всех высших агентов прежней правительственной власти, не делая различия, как при аресте, так и при заключении между низшими и высшими чинами, какие бы должности они ни занимали»[2477]. Был арестован губернатор Татищев, чиновники из его администрации, народ тащил в Думу представителей правоохранительных органов а с ними и всех подозрительных для переправки их в тюрьму. Челнокову пришлось распорядиться, чтобы арестованных начали отпускать, поскольку девать их было некуда.

Начался пожар в здании охранного отделения в Гнездниковском переулке. Толпа, напутствуемая активными революционерами, не подпустила к нему пожарных, пока не были сожжены все архивы и здание не выгорело дотла. «Около 9 часов утра, — удивленно сообщала либеральная пресса, — к зданию Бутырской тюрьмы на Долгоруковской ул. явилась толпа молодежи и солдат и потребовала освобождения уголовных каторжан. Им было отказано. Тогда толпа разбила двери тюрьмы, уничтожила дела, разбила денежный ящик и освободила каторжан… Всего было около 2000 уголовных каторжан, в большинстве осужденных за разбой»[2478].

В Финляндии по приказу ВКГД командующий Балтийским флотом адмирал Непенин арестовал генерал-губернатора Зейна и вице-президента Хозяйственного департамента Боровитинова. Проникшие на флот слухи об отречении Николая при отсутствии в течение суток какой-либо официальной информации привели моряков к подозрениям, что командование их дурачит, готовя к походу на Петроград. На линкоре «Андрей Первозванный», где находился штаб второй бригады линейных кораблей, начался бунт. Начальник бригады контр-адмирал Небольсин был убит. Восстание перебросилось и на другие линкоры — «Император Павел I», «Слава», «Севастополь», «Полтава», «Петропавловск». Везде офицеры были арестованы и во множестве расстреляны. К ночи 4 марта восстание охватило все корабли и весь гарнизон Гельсингфорса. Непенин телеграфировал Родзянко: «Балтийский флот как боевая сила сейчас не существует. Бунт почти на всех судах»[2479].