Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Вторая версия не опровергает, а скорее дополняет первую. В Николае могло проснуться желание вновь вступить в политическую борьбу после получения в поезде, следовавшем из Пскова в Могилев, телеграмм от ряда решительных военачальников, предлагавших ему свою шпагу. Командир III конного корпуса граф Келлер, выражая «чувство ужаса и отчаяния по случаю отречения царя и чувство негодования по случаю измены войск», взывал к Николаю: «Не покидайте нас, Ваше Величество, но отнимайте у нас законного наследника престола русского». Генерал-адъютант хан Нахичеванский Гуссейн, командовавший гвардейским кавалерийским корпусом, просил повергнуть к стопам государя «безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого монарха»[2464]. Николай II понял, что он не так одинок в стране и армии, как его пытались убедить Алексеев с Рузским.

Надо сказать, что идея предложить Временному правительству Алексея даже после отречения Михаила была не такой уж безумной и нереализуемой, как может показаться на первый взгляд. Временное правительство могло даже теоретически и идеологически с этим согласиться, если бы не одно большое и непреодолимое «но» — наседавший Совет. Одно очевидно: Алексей Николаевич был бы более понятной и законной властью в глазах генералитета, офицеров, сидевших в окопах солдат и крестьянской страны, чем Временное правительство.

Однако о возможности воцарения Алексея страна даже не узнала. Алексеев не позволил этому случиться, задержав телеграмму. Его мотивы более понятны. Страх, что новый монарх может припомнить его измену присяге. Надежда на русский «авось», друзей и приятелей в новом правительстве. И, да, нежелание «смущать умы» и без того уже вывернутые набекрень, провоцируя новые линии напряжения с появлением новой кандидатуры на престол, от которого только что отрекся Михаил.

Неотправленная Алексеевым телеграмма стала последней точкой в борьбе за сохранение монархии в России. И лишила какой-либо надежды семью монарха.

Когда семья узнала об отречении Николая II и какова была ее реакция? Очевидно, матери это стало известно раньше, чем супруге и детям. Вдовствующая императрица Мария Федоровна в Киеве записала в тот день в дневнике: «Спала плохо. Находилась в сильном душевном волнении. Поднялась в начале 8-го утра. В 9 1/4 пришел Сандро с внушающими ужас известиями — будто бы Ники отрекся в пользу Миши. Я в полном отчаянии! Подумать только, стоило ли жить, чтобы когда-нибудь пережить такой кошмар!» Несчастной женщине еще предстоит пережить трагедию гибели детей и внуков. Великий князь Александр Михайлович (Сандро) предложил Марии Федоровне отправиться в Могилев, что она и сделала вечером того же дня. «Поехала даже не на своем собственном поезде, который в настоящий момент находится в Петербурге»[2465]. Она обнимет Николая в сильный буран на могилевском вокзале в полдень следующего дня.

Когда и от кого узнала об отречении Александра Федоровна, точно установить невозможно. Княгиня Ольга Палей и Юлия Ден называют в качестве источника информации великого князя Павла Александровича, однако первая утверждает, что он был у царицы в 11 утра, а вторая — в семь вечера. Пьер Жильяр пишет, что известие об отречении царя дошло до дворца «к концу дня», от кого оно пришло, воспитатель Алексея не уточнял. Камердинер императрицы Алексей Волков давал отличную от других версию: «Об отречении Государя стало известно во дворце из рассказов фельдъегеря, с которым генерал Алексеев — еще до отречения Государя — послал в Царское бумаги на его имя… Государыня распорядилась сохранять бумаги в своем кабинете. На другой же день привезший бумаги фельдъегерь на словах передал об отречении Государя… Спустя некоторое время во дворец приехал командир фельдъегерского корпуса и попросил возвратить ему лично все привезенные из Ставки пакеты. Я доложил обо всем Императрице. Государыня со слезами на глазах подтвердила известие об отречении и приказала возвратить бумаги полковнику. Больным детям об отречении Государя не сказали ничего»[2466].

Не много проясняет дневник Александры Федоровны. Запись за 3 марта открывается упоминанием о письме Николаю за № 652. Само это письмо начинается с переживаний императрицы в связи со слухами об отречении, в нем упоминаются бумаги от Алексеева, о которых поведал Волков, а в конце письма об отречении Николая говорится как о факте свершившемся. Дневник упоминает о встрече с Павлом Александровичем. Однако между записью о письме № 652 и свидании с великим князем — еще несколько строк, из которых можно узнать о температуре детей и Анны Вырубовой утром; о встречах с Бенкендорфом, Апраксиным, Танеевым, Изой Буксгевден, Хвощинским («видела людей в течение всего дня»). Затем следует температура заболевших на 3 часа дня, только потом — имя Павла Александровича, и за ним — температура в 18.00. В завершении читаем: «Слышала, что Ники отрекся от престола, а также за Бэби. Разговаривала по телефону с Н. в Ставке, куда он только что прибыл». И температура детей в 2 часа и в 2.30 ночи. У Алексея дела шли на поправку — 36,6, у Ольги — 37,2, у Татьяны — 38,2. Больше всего опасения внушала Анастасия, ей температуру мать измеряла дважды — 38,6[2467].

Попробуем изо всей этой мозаики информации выстроить непротиворечивую картину. Александра Федоровна почти не спала, утром плохо себя чувствовала. «3 марта, когда мы с великой княжной Марией Николаевной пили кофе с молоком, к нам подсела Ее Величество, — вспоминала Ден. — День был ужасный. Здоровье Их Высочеств ухудшилось: началось воспаление среднего уха, казалось, им не поправиться. Государыня пыталась заснуть, устроившись на кушетке. Она испытывала мучительную боль в ногах, а состояние ее сердца вызывало тревогу»[2468].

К тому времени, как Александра села писать письмо, какие-то слухи о происшедшем во Пскове до нее уже дошли, не исключено, что и от того фельдъегеря, который доставил бумаги Волкову. «Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи, — писала императрица. — …Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя из-за твоего полного одиночества. Я боюсь писать много, так как не знаю, дойдет ли мое письмо, не будут ли обыскивать ее (жену офицера, которая должна была передать письмо — В. Н.) на дороге — до такой степени все сошли с ума. Вечером с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей, — это очень ободряет»[2469].

Многочисленные встречи, посещения больных детей не позволили завершить письмо до прихода Павла Александровича. Это подтверждает и Ден: «Государыня была занята тем, что писала письма, чтобы передать их через офицеров Государю Императору, но великого князя приняла не мешкая»[2470].

Когда это произошло? Если считать за наиболее точный документ дневник, а не воспоминания (это всегда так), то между тремя и шестью вечера. И это при том, что Павел Александрович — командующий гвардии, — как и другие высшие военачальники, был ознакомлен с текстом манифеста об отречении еще до рассвета 3 марта. Его супруга называет даже точное время, когда их разбудили с этим известием — 4 часа 15 минут утра. То есть, зная об отречении, великий князь, находясь поблизости от Александры, не счел нужным извещать ее об этом в течение полусуток! Понятно, почему скрывать от нее правду были заинтересованы Алексеев и Рузский, сильно опасавшиеся вмешательства императрицы в события. Но Павел Александрович?! Полагаю, ни о какой его лояльности Николаю II речи быть не могло, как бы ни утверждала обратное в своих мемуарах его жена княгиня Палей.