Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

«Ничего, Ваше Величество, — сказал я. — Не волнуйтесь очень, ведь Вы не напрашивались на престол, а, наоборот, вашего предка в такое же подлое время приходилось долго упрашивать… Нынешняя воля народа, говорят, думает иначе… что ж, пускай управляются сами, если хотят…

Государь приостановился.

— Уж и хороша эта воля народа! — вдруг с болью и непередаваемой горечью вырвалось у него. Чтобы скрыть свое волнение, он отвернулся и быстро пошел вперед. Мы молча сделали еще круг.

— Ваше Величество, — начал опять я, — что же теперь будет, что Вы намерены делать?

— Я сам еще хорошо не знаю, — с печальным недоумением ответил Государь, — все так быстро повернулось… На фронт, даже защищать мою Родину, мне вряд ли дадут теперь возможность поехать, о чем я раньше думал. Вероятно, буду жить совершенно частным человеком. Вот увижу свою матушку, переговорю с семьей. Думаю, что уедем в Ливадию. Для здоровья Алексея и больных дочерей это даже необходимо, или, может, в другое место, в Костромскую губернию, в нашу прежнюю вотчину»[2456]. Частными людьми Николаю и его семье побывать не удастся ни дня, как и посетить Крым или Кострому.

Когда стало темнеть, подъехали к Орше. Шумная толпа на грязной узловой станции, но на платформе у императорского поезда спокойно. В свитский вагон поднялся Базили, посланный из Могилева с проектом извещения союзников об отставке царя. Воейков заподозрил, что на самом деле он должен был разведать настроения в поезде, и сам не преминул порасспросить представителя Ставки. «Его разговоры во время довольно длительного пребывания в моем купе обнаружили, что ввиду совершенно неожиданного поворота дела на Ставке царила полная растерянность среди носителей присяги в их собственном толковании: вместо чудившихся их воображению лавров, венчавших, по преданиям истории, устроителей уличных переворотов, они очутились у разбитого корыта, поддерживаемые исключительно главнокомандующими армий и флотов»[2457].

В Могилеве готовились встречать Николая. Алексеев долго не мог определиться с форматом. Наконец решил, что встречать будут более широким составом, нежели при рутинных приездах императора в Ставку — вероятно, зашевелилась совесть. «На встречу Государя были приглашены все генералы, штаб-офицеры и чиновники соответствующих рангов, т. е. около половины числа членов Ставки, — всего человек около полутораста, — отметил генерал Тихменев. — В предвечерние сумерки серого холодного и мрачного мартовского дня собрались мы все в обширном павильоне, выстроенном на военной платформе могилевской станции, специально для приема царских и других парадных поездов… Алексеев больше грустно молчал; был молчалив и великий князь Борис Владимирович, зато великий князь Сергей Михайлович с присущей ему злой иронией и остротой языка называл вещи настоящими именами…

Медленно подошел поезд и остановился у платформы. Из поезда, как всегда, выскочили два конвойных казака, подложили трапик к выходу из царского вагона и встали по обе стороны трапа… Мы ждали выхода Государя. На платформе была мертвая и какая-то напряженная тишина. Однако вместо Государя в двери вагона показался кто-то из дворцовой прислуги, быстро направился к генералу Алексееву и пригласил его в вагон. Алексеев вошел в вагон, пробыл там не более двух минут, вышел и стал на свое место.

Через несколько мгновений в двери вагона показался Государь и сошел на платформу… Весь вид Государя был очень нервный. Однако через несколько мгновений он, видимо, овладел собой, улыбнулся своей всегдашней приветливой улыбкой и всем нам отдал честь, слегка поклонившись… Государь подошел к правому флангу нашей, жутко молчавшей, шеренги и начал обход, никому не подавая руки, но или говоря кое-кому по несколько приветливых слов, или большей частью, по своему обыкновению, молча задерживаясь перед каждым на несколько мгновений»[2458].

У вокзала Николай сел на автомобиль, и вместе с бароном Фредериксом они поехали в свою прежнюю резиденцию. Вскоре туда явился генерал Алексеев с последними новостями. Похоже, только тогда Николай II узнал об отречении Михаила Александровича. В дневнике он так описал тот вечер: «В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9 1/2 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся. Через 6 месяцев выборы в Учредительное собрание. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше»[2459]. Увы, беспорядки в Петрограде по-настоящему еще не начинались.

Есть основания полагать, что разговор Николая с Алексеевым не ограничился лишь обсуждением событий в столице и неразумного поведения Михаила Александровича. Очевидно, узнав об отречении Михаила, Николай II предпринял последнюю попытку повернуть колесо истории вспять. Только к этому моменту может относиться подтвержденная как минимум двумя источниками информация о том, что Николай объявил Алексееву о своем намерении изменить текст манифеста об отречении и передать корону сыну, а не брату. Первый источник, чья точность редко вызывает сомнения, — генерал Антон Деникин. Вот что он писал: «Никто, никогда не узнает, какие чувства боролись в душе Николая II — отца, монарха и просто человека, когда в Могилеве при свидании с Алексеевым он, глядя на него усталыми, ласковыми глазами, нерешительно сказал:

— Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград.

На листке бумаги отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…

Алексеев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно: стране и армии объявили уже два манифеста. Телеграмму эту Алексеев, «чтобы не смущать умы», никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя верховное командование. Этот интересный для будущих биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете в генерал-квартирмейстерской части Ставки»[2460].

Второй источник — полковник Пронин, которому было известно: «По приезде Государя в Ставку после отречения генералу Алексееву была передана заготовленная и подписанная Государем 2 марта телеграмма на имя председателя Государственной думы об отречении от престола в пользу сына. Телеграмма эта по неизвестным причинам не была послана»[2461]. В достоверности этой информации не сомневался такой видный документалист и историк Первой мировой войны, как Евгений Мартынов, который еще в 1927 году указывал, что «при существовавшей обстановке вопрос о порядке престолонаследия не имел никакого практического значения, но все-таки характерно, что Алексеев позволил себе скрыть от Временного правительства такой документ, которому оно придавало особую важность. Объяснение, что телеграмма уже запоздала, не выдерживает критики: Государь передал ее Алексееву вечером 3 марта, а оба манифеста об отречении (Николая и Михаила) были опубликованы только на следующий день, утром 4 марта»[2462]. Не оспаривают этот малоизвестный факт и современные историки.

Что это было со стороны Николая — безумный шаг отчаяния или продуманная стратегия? Невозможно восстановить его мысли и чувства. Но рискну предложить пару версий.

Одна заключается в том, что, подписывая накануне заведомо неправовой документ, Николай II с самого начала был намерен от него отказаться. На правомерность этой версии обращал внимание еще Милюков: «Несколько дней спустя я присутствовал на завтраке, данном нам военным ведомством, и возле меня сидел великий князь Сергей Михайлович. Он сказал мне в разговоре, что, конечно, все великие князья сразу поняли незаконность акта императора. Если так, то, надо думать, закон о престолонаследии был хорошо известен и венценосцу. Неизбежный вывод отсюда — что, заменяя сына братом, царь понимал, что делал. Он ссылался на свои отеческие чувства — и этим даже растрогал депутатов. Но эти же отеческие чувства руководили царской четой в их намерении сохранить престол для сына в неизменном виде. И в письмах императрицы имеется место, в котором императрица одобряет решение царя как способ — не изменить обету, данному при коронации. Сопоставляя все это, нельзя не прийти к выводу, что Николай II здесь хитрил, как он хитрил, давая октябрьский манифест. Пройдут тяжелые дни, потом все успокоится, и тогда можно будет взять данное обещание обратно»[2463]. Если версия верна, следует признать, что Николай либо перехитрил самого себя, потому что Алексею престол удержать было бы легче, чем Михаилу. Либо он по-прежнему очень сильно доверял генералу Алексееву и надеялся вернуть трон если не себе, то сыну с помощью армии.