Мир чеченцев. XIX век - Зарема Хасановна Ибрагимова

для других, более отдаленных народов, даже древних, всегда был заколдованною страной, куда влекла их какая-то магическая сила. Кавказ – обетованная страна для рыцарских стремлений; страна, полная исторических преданий и поэзии, полная цветущей жизни и величия и, вместе с тем, пепелищ, руин, гробниц. Два мира: Европа и Азия, могут назначить себе место свидания на этом перешейке.

Богата и разнообразна натура жителя этого благословенного края. Все, знающие Кавказ, согласны, что вообще население гор и Линии, как русское, так и туземное, состоит из народа, замечательно способного и бодрого. Природа не обидела горцев душевными качествами, в жизни хищнической можно заметить присутствие чувства и даже гуманной души. Это хищничество только нарост, приобретенный воспитанием, обстоятельствами и всем образом жизни; в натуре же горца много ума и чувства, много мужества и силы характера. Честолюбие и славолюбие, говоря о горцах вообще, составляют одну из отличительных черт их характера и были едва ли не главною причиной враждебных отношений их к России, их безрасчетных набегов и мужественного сопротивления страшной силе»443.

В оценке горцев, замечает декабрист Х. Бестужев в «Рассказе офицера, бывшего в плену у горцев», две крайности: одни «обвиняют их в жестокости и вероломстве», требуя расправы с ними; другие идеализируют «первобытную простоту» Кавказа, находя в Чечне или Кабарде своего рода республику или утопию Жан – Жака Руссо. «Мой девиз, – писал другой декабрист, А.В. Веденялин, – век живи – век учись. И я, исполняя это правило, в свободное время учусь по-татарски и теперь могу понимать их, вникаю в характер побежденных друзей, вникаю в образ их жизни и выкапываю из голов седых муллов древности о народах, малочисленных, но разноплеменных»444.

Д.Семенов в своей работе пытался следующим образом объяснить читателю длительность и жестокость прошедшей Кавказской войны: «Почему так долго держались против нас чеченцы, терпели и голод, и крайнюю нужду, умирали и посылали детей на смерть? Нам кажется, не из одной покорности Шамилю и его проповедникам, не из жажды грабежа, как думают многие, – нет, из желания независимости, по естественному побуждению народа, отстаивающего свою свободу, из чести и славы. Натура горца богата и полна; самое нежное и тонкое чувство пробивается иногда сквозь грубую оболочку, нараставшую на племенах гор в течение веков. Чувство изящного и поэзии не только не чуждо ему, но, напротив, составляет принадлежность его природы и, можно сказать, в замечательной степени. Горец изящен в своей оборванной черкеске, в косматой шапке и бурке; он стоит и ходит ловко и живописно, говорит без жестов и интонаций европейского простолюдина; манеры его просты и часто безупречны»445.

Но не всегда и далеко не все были хорошего мнения о чеченцах, да это и понятно, ведь они олицетворяли образ врага в долгой и кровопролитной Кавказской войне, да и образ жизни, духовность их были слишком самобытны и самодостаточны, что также раздражало некоторых представителей «высшей цивилизации». П.И. Ковалевский имел свой взгляд на характер чеченцев: «Любить чеченец умеет только себя, – сообщал он своим читателям. О себе чеченец замечательно высокого мнения и, ставя свою личность в центре вселенной, тем более понижает своё мнение обо всех других, чем дальше они находятся от центра. Вокруг центра стоит фамилия, за нею идёт племя или народ свой, за народом, уже, вдали, стоит всё остальное, едва достойное, а, пожалуй, и вовсе не достойное внимания. Это чувство самомнения и самолюбия лежит в основе его безграничной любви к свободе. Не признавая никого выше себя, он не может согласиться и с господством над собой кого бы то ни было.

Самолюбивый и обидчивый, как ребёнок, он, как ребёнок, любит похвалы и комплименты. Чеченка, особенно девушка, весела, болтлива, любит посмеяться и хорошо покушать. Она охотно танцует и от тяжёлого дела не отказывается. С мужчинами она не прочь и пококетничать»446.

Путешествие, предусматривавшее пребывание в чужой среде, не является только фактом личной биографии путешественника; информация об иных странах и народах, индивидуальный опыт восприятия иного оказывается актуальным для общественного сознания, а сам путешественник выступает в роли посредника между своей и чужой культурой. Русским путешественникам в полной мере был присущ просветительский универсализм, в соответствии с которым все народы и культуры оценивались по единой шкале. Крайними точками на ней были с одной стороны «дикость», а с другой – «цивилизация». Каждый раз, наблюдая ту или иную культуру, путешественник оценивал степень ее «дикости» и «цивилизованности» и отводил ей соответствующее место на этой шкале. Европоцентристское мышление признавало наиболее цивилизованной Европу, к которой причисляла себя и Россия. Таким образом, противопоставление своего и чужого в рамках просветительской картины мира представало, в том числе, как противопоставление «дикости» и «цивилизации»447.

И если «цивилизованный» полюс находил конкретное воплощение в близком и знакомом примере, то представление о «дикости» было гораздо более абстрактным что, однако, не делало его менее внятным и убедительным. Преимущество «дикарей» перед цивилизованными европейцами объяснялось их близостью к природе. Это свойство нагляднее всего проявлялось в их физических данных. Внешняя красота была явным признаком здоровья. Здоровье же мыслилось неотъемлемым свойством «дикаря». Описание физического совершенства, как правило, сопровождалось сопоставлением с европейцами. Кроме того, общество «дикарей» представлялось как общество «неразвращенное», обладавшее массой «коренных» человеческих добродетелей. Им свойственны гостеприимство, почтение к старшим, храбрость, добродушие, честность, стыдливость и целомудрие.

Явным признаком «дикости» служит отсутствие собственного просвещения, проявляющееся в неграмотности и слабом развитии образования. Жестокость являлась основанием для сравнения «дикарей» с животными. Их «грубое состояние» соответствовало «грубому искусству». Имея в сознании определенное умозрительное представление о «дикарях», путешественник при встрече с тем или иным народом воспринимал его в соответствии с этим абстрактным образом, видел в конкретном примере данного народа отражение общей теоретической модели448.

В конце XIX века уже стало заметно влияние «цивилизации» на чеченцев, они стали чаще употреблять спиртные напитки и курить. Приведём наблюдения Н. Семёнова: «…Кто посолиднее, сосали маленькие трубочки, набитые махоркой, у других красовались в зубах свёрнутые как папиросы обрывки кукурузных листьев»449. По мнению Н.Ф. Дубровина «.Умственное развитие чеченцев далеко опередило нравственное: они очень искусные дипломаты. Они чрезвычайно тонки, осторожны, дальновидны в своих действиях»450.

B. В. Маркович считал, что: «.чеченец объект весьма податливый, только нужно уметь с ним обойтись. Он страшно ценит, если не нарушать его демократические взгляды и не «корчить из себя начальство». В общем, чеченцы народ девственный, не тронутый ещё псевдокультурой и имеющий широкое будущее, конечно, если выйдет победителем в борьбе с «пиджачной» цивилизацией, приручающей сначала к табаку, водке и картам, а после к более