Публичное одиночество - Никита Михалков

Можно по-разному относиться к «Романсу о влюбленных», но кто станет отрицать, что этот фильм по-своему революционный, первый у нас в жанре мюзикла. И, ринувшись в новое, Михалков-Кончаловский обычно не использует уже найденное потом дальше, не выжимает его до конца.

В этом отношении мне бы хотелось быть похожим на брата…(I, 8)

(1989)

С Андроном отношения были всегда очень зависимые с моей стороны, с самого детства.

Представьте, старший брат в доме, занимающийся музыкой, его друзья, первые магнитофоны «Днепр», первые джазовые пластинки, американская выставка, первая в Москве. И таинственные шорохи, шепот, хихиканье под тихие мелодии за дверью, закрытой от меня. Все это притягивало.

Я очень любил брата и люблю. Всегда был ему верен, даже в самых, казалось бы, не детских ситуациях. Как-то я должен был его ждать, дозваниваясь по телефону с улицы. Был кошмарный мороз. Но я не мог уйти со своего поста и, абсолютно окоченев, привязал шарфом телефонную трубку к голове и продолжал в течение двух с половиной часов накручивать диск. Мне было сказано, и я должен был делать так, а не как-то иначе. Мы всегда железно, беспрекословно выполняем обещанное.

Словом, я был под несомненным влиянием брата. А когда начался его ВГИК и в доме появились Андрей Тарковский, Женя Урбанский, Эрнст Неизвестный, Люся Гурченко, Инна Гулая, Гена Шпаликов, притягательность мира Андрона и его друзей стала для меня просто огромной. Авторитет брата вырос до гигантских размеров. И его воспитательные уроки действовали на меня куда сильнее, чем порка отца (считаные разы, но я ее получал)…

Уже потом, еще до Щукинского училища, когда я работал в Театре имени Станиславского и учился там в студии, я пригласил брата на спектакль. Как сейчас помню, я играл в пьесе Крона «Винтовка 392116». Со сцены, не удержавшись, нашел глазами Андрона и, взглянув на его лицо, похолодел от ужаса. Я увидел мрачное, презрительное выражение, из которого было ясно, что ему все это откровенно не нравилось. И брат не скрыл от меня своего отношения.

Вообще моя судьба могла сложиться иначе: мог бы стать киномальчиком, дальше путь известный, тому множество примеров. Я не знаю, с чем связано, что этого все же не случилось. Наверное, я во многом должен быть обязан сопротивлению, которое во мне зародил брат. Это только с виду, в общем было все гладко. Отец вовсе не знал, куда я поступаю, потому никакого блата просто не существовало. Я абсолютно самостоятельно держал экзамен в Щукинское училище, стал студентом, играл на сцене, был достаточно модным и разбитным, с юмором. Думаю, что к сегодняшнему дню я мог бы быть тоже народным артистом РСФСР, но чем-то другим…

Все-таки мое положение несколько отдельное, я не примкнул ни к каким группировкам. Мне удалось в течение всех этих лет не снять ни одной картины, которая могла бы мне открыть, хотя бы даже временно, какие-то новые возможности, о которых я потом думал бы со стыдом, а может быть, наоборот, и бесстыдно: почему другие могут, а я нет?

Одно из самых пагубных оправданий: в конце концов, ты не хуже, чем делает кто-то. И называется уровень еще более низкий, чем твой.

Почему этого не случилось? Не знаю.

Возможно, потому, что рядом был брат. И кино его рядом, конечно же. И потрясшая меня картина «Ася Клячина». Я даже не представлял себе, как невидимо она оказывала влияние на огромное количество режиссеров, в том числе и на меня. Это как воздух, в котором есть какой-то запах, – ты можешь не хотеть его чувствовать, но он существует помимо тебя.

Потом я снимался у Андрона в «Дворянском гнезде». И тут я понял – думаю, и он тоже, – что мы идеальная пара для работы актера с режиссером. Ему очень трудно обмануть меня как актера, а мне его – как режиссера. Мы проработали эту картину, потом «Сибириаду», считаю, что это одна из моих удач. Тут не было ни одного момента пустоты.

Но вот за что я более всего благодарен брату: он сумел уберечься от соблазна – делать из меня себе подобного. Считаю, что это его серьезнейшая человеческая акция по отношению ко мне.

Мы с ним очень разные.

Наши дороги в искусстве идут параллельно. Он делает упор на философско-притчевую структуру, я – на погружение в атмосферу создаваемого мира. А вот возрастные грани между нами уже почти стерлись, ему – пятьдесят два, мне – сорок четыре. Однако иногда я чувствую себя мальчиком рядом с ним, иногда – зрелым человеком. Как ни странно, в каких-то экстремальных ситуациях я не раз оказывался сильнее его, защищал, брал на себя, в другой обстановке – он бывал более мудр, более тонок. Меня раздражает в Андроне то, что я ненавижу в себе в человеческом плане. Наверное, как и его во мне. То есть я иногда вижу в нем нечто такое, что во мне видят другие. И от этого испытываю чувство раздражения.

Но при всем этом с годами наша близость растет. Я никогда не терял ощущения его присутствия, где бы он ни был. Мы постоянно перезваниваемся. Причем по телефону говорим намного дольше и более искренне, чем сидя за столом рядом друг с другом.

Потому что ничто не отвлекает, когда я звоню ему в Лос-Анджелес или он мне в Москву – значит, для того и звоним, чтобы поговорить. (II, 19)

(1993)

Интервьюер: Что Вы думаете о творчестве своего брата Андрона?

Андрон – один из крупнейших режиссеров мирового кино.

Я на многих его картинах учился, скажем, «Первый учитель», «Ася Клячина», «Дядя Ваня». Не на всех, в основном на тех, которые он сделал здесь. «Асю» я просто считаю великой картиной, потрясающей. То, что он сделал там (за границей), для меня эти фильмы в большей степени стирали его лицо. То есть я могу уловить в них Андрона, которого я знаю и люблю, но монтаж… и вообще необходимость быть подчиненным желаниям продюсера у меня как-то выбивали из рук карты.

Я считаю, что из западных его картин лучшая, на мой взгляд, «Дуэт для одного».

Вы общаетесь с Андроном?

Не так часто, все-таки он довольно много живет вне России, нас разделяют расстояния.

Мы довольно разные люди, разные режиссеры, но я очень его люблю и очень люблю у него сниматься… (III, 2)

(1994)

Интервьюер: Есть ли у Вас идейные или творческие разногласия с братом, убежденным «западником»? Разногласий нет.

В кино хватит места всем, просто мы выбрали разные пути. Как сказал Островский: «Кто-то любит арбуз, а кто-то – свиной хрящик».

А брату я очень благодарен. И в первую очередь за то, что он не стал делать из меня похожего на себя. (I, 57)

(1998)

Вообще Андрон, будучи старше меня на восемь лет, воспитывал меня довольно жестко.