Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

встречать к 3-м поездам, и к этому последнему тоже выехал. Но мы разминулись, — я прошла не по лестницам для пассажиров, а (по особому разрешению) прямо по полотну к выходу. Взяла автомобиль и благополучно прибыла домой. Арнольд был в отчаянии, куда же я пропала, он по словам мамы, меня ждал как [2 сл. нрзб.][283]. Только в 1 ч. бухнулась в кровать, как [1 сл. нрзб.] Все воскресенье было очень [2 сл. нрзб.] с утра уехала в Гаагу. Теперь жизнь идет нормальным ходом. Дома сразу же масса [1 сл. нрзб.] и всяческих дел. С той недели [2 сл. нрзб.] работник — новый садовник на 1–2 недели. Без меня отмолотили, маме здорово досталось. Было 11 человек 3 дня у нее на руках, не считая семьи. Сию минуту получили телеграмму — у моей невестки родилась дочь (до срока), все в порядке. Но значит, мне надо будет туда ехать не 6-го, а раньше. Я ей обещала. Вот и закрутилось колесо. Я очень благодарна всем, кто был ко мне внимательным: и супругам Волошиным, и Вере Димитриевне921, и милым Меркуловым. У меня очень теплое чувство к А[лександру] Н[иколаевичу] и М[арии] М[ихайловне]. Постараюсь как можно скорее послать луковицы Карским922. Они были так трогательны к Вам, и так мне помогли. Кроме того, я нашла у себя в сумке еще подорожники от Марьи Фоминичны. Дидук всех тут очаровал по фотографиям. А какой чудесный он в жизни! Мне скучно без него! Дорогой Иван Сергеевич, белье, которое было на диване для меня, я отнесла в ванную комнату, — это кажется Юлии Александровны. И еще одна просьба: я забыла резиновую надувную подушечку (она не моя, и я должна ее возвратить) или в кухне, или в столовой. Если это не очень дерзко, то м. б. Марья Тарасовна будет такая милая мне ее послать. И не забудьте, что у Карских остались Ваши носки. Буду ждать от Вас с нетерпением вестей. Поправляйтесь и будьте Богом хранимы!

Обнимаю Вас Ваша О.

[На полях: ] Я бы хотела, чтобы Александр Николаевич Меркулов не оставлял посещать Вас, — это такая добрая бескорыстная душа.

Уничтожайте мои письма, — они лежат на произвол судьбы. Я пишу, и мысль, что их будут читать все, кому не лень, не оставляет меня.

220

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

30. IX.49

Дорогой мой, солнышко ясное, любимый Иван Сергеевич!

Вот и день Вашего рождения, — как светло, как душевно я думаю о Вас. Дай Бог Вам радостно и в добром здоровье начать новый год Вашей жизни, дай Бог всего, всего, что дает силу и радость жить! Как жаль, что только за несколько дней каких-то я должна была Вас покинуть и не могу встретить и провести этот Ваш праздник вместе с Вами. Я каждую минутку думаю о Вас, о всем том, что мы с Вами думали и говорили. Пересказываю и маме с Сережей все, что нового узнавала от Вас. О «Человеке из ресторана», о его возникновении и спасении Вас в трудное время. Я помню все душой моей, все, все, что Вы говорили. Как ценно мне это, как невыразимо ценны Ваши указания и советы в литературной работе. Я думаю о Вас, о Вашей светлой душе, о Вашей творческой радостности и бодрости, несмотря на недуг. Как горели Вы, когда читали мне свою статью! Чудесную статью.

А «Приволье»… О, как благодарна я Вам, бесценный мой друг, за эти дни духовного насыщения. Каким чудесно-светлым чувством овеяно для меня местечко Esbly!..

Маленькое, пригородное местечко, с пыльным вокзалом… А помните прогулку нашу среди старых яблонь? И цветы лиловые… и сколько солнца. Я так хотела бы, чтобы Вы туда поехали.

Не могу писать… слезы падают на очки, скатываются и на бумагу. Слезы тихой радости и грусти. Я мало дала Вам за эти 2 недели. А сколько хотела душой! Такая уж я… душа вся рвется, полна через край… и нет терпенья, нет покоя… и вечный трепет и нервность.

Вчера была у нас совсем осень, густой туман все закрыл и липко проникал всюду. Деревья набухли, намокли его сыростью, и слышно было в вечерней тишине, как шлепались в пруд невидимые капли. Ушли все дали, казалось, что нечто липкое и непроглядное заполнило собой весь мир, оставив минимум пространства вокруг тебя, не больше, чем длина протянутой руки. И на душе было стесненно, она была как бы загнана, придушена этим туманом. И было грустно и тягостно, — хотелось все время вздохнуть… А сегодня солнце, и все опять иное. Все радостно и светло. Птицы поют и щебечут неуемно, и кажется будто еще лето.

Милый, дорогой Иван Сергеевич, берегите себя, следуйте совету доктора, — он мудрый, с опытом и конечно хочет искренне Вам помочь. Почему Вы отклонили фитинг? Вы что-нибудь ощущаете от него? Это же хорошее средство?! Хорошо, что бросили курить. Нет минутки в дне, чтобы я не думала о Вас. Как мне грустно, что не можем непосредственно переписываться923. Дай Бог, чтобы Вы скорее окрепли. Письма же мои, пока Вы так еще слабы, уничтожайте, мне нестерпимо знать, что они валяются на «большой дороге». Сердечный привет Марье Тарасовне. Когда зайдет Александр Николаевич или Серов, то им тоже привет. Обнимаю Вас от всего сердца, крещу и целую. Ваша все та же О.

[На полях: ] На днях посылаю посылочку М. Ф. Карской, чтобы напомнить ей о Вас. Я рада буду, когда узнаю, что Вы под ее опекой, в чудесной тишине, где Вы, — не сомневаюсь, — начнете 3-ью часть «Путей». И радостно начнете.

Я буду писать. Продуманно, серьезно, так, как учили Вы меня.

221

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

[13.Х.1949]

Дорогая Ольга Александровна[284],

Я все еще болею, большая слабость. Ем достаточно. Болей нет. Удручен затрудненностью пищеварения. Часа через три — четыре после принятия пищи рвота с жгучей жидкостью, водой, которая обжигает горло, но пищи нет. И это бывает раз в три — четыре дня. Последние три дня не было. Кажется не худею. Большая подавленность, раза два в день встаю, но через час — два от слабости должен лечь. Сон плохой. Голландское средство не применяют — [нету мышц], — а принимаю globiron (кровь в ампулах) 6 ампул в день. Прописала Крым. Глубоко благодарю за богатую посылку, очень тронут. На именины были друзья, но мне было тревожно и утомительно. Мария Тарасовна привезла пироги. Она устроила мне хорошую хозяйку, [почтенную].