Аня - Ирина Левитес

Несколько раз просила мужа не произносить хотя бы в ее присутствии слова определенного толка. Леня, поначалу миролюбиво соглашавшийся, вдруг разозлился: «Я могу после работы культурно расслабиться?» — и она отстала.

Из неопределенно-микроскопического зернышка набухло и проклюнулось «но» под названием «стыд». Все чаще приходилось краснеть из-за Лениной безапелляционной узколобости. Не далее как сегодня. Аню вызвали в рентгенкабинет на внутривенную урографию. Она прибежала со своим лотком с заготовленными шприцами, наполненными «Урографином». В пациентке узнала Тамару Павловну, школьную учительницу физики, незаслуженно рисовавшую ей четверки по своему сложному предмету, кажущемуся совершенной абракадаброй.

Тамара Павловна лежала на узком столе полураздетая, ее худенькое дряблое тельце, основательно тронутое увяданием, показалось таким беззащитным без привычной брони темного костюма с выпущенным воротничком белой блузки… У Ани защипало глаза, и она поспешно окликнула учительницу, не признавшую под маской и шапочкой свою бывшую ученицу. Вглядевшись, та обрадованно закивала, забормотала скороговоркой, расспрашивая про житье-бытье, и, смущенно покраснев, принялась оправдываться: немного приболела, но это все пустяки, а вот то, что встретила Анечку, — замечательно, ведь говорят, что бывают осложнения, но уж если привалила такая удача, что Анечка здесь, рядом, то и бояться больше нечего… Говорила, доверчиво помаргивая припухшими веками, но вошел Леня, и учительница смолкла.

Не глядя на пациентку, поверх ее тщедушного тела, словно бы и не существующего здесь, в кабинете, он недовольно бросил Ане:

— Зря пришла. Снимки делать не будем.

— Почему не будем? — встрепенулась Тамара Павловна.

— Вы не готовы. Вам же объясняли, как надо готовиться, — недовольно морщась, ответил Леня. — Сделали обзорный снимок, а там — не разбери-поймешь. Ночь в Крыму, все в дыму.

— А может, все-таки выйдет сегодня? — заискивающе заглядывая неприступному доктору в глаза, спросила учительница и обратилась к Ане: — Анечка, неужели нельзя сегодня?

— А-а-а, вы знакомая, что ли? Ну так бы сразу и сказали. Нет смысла делать снимки. Там сплошные пузыри газа в кишечнике, все закрывают. Так что мы зря вас пожгем. Понятно?

— «Зря пожгем», — повторила Тамара Павловна. — Все ясно. «Зря пожгем» — это мне понятно.

— Чудненько. Запишитесь там у нашего лаборанта на другой день, — бросил Леня и вышел.

— Какой у вас доктор интересный, — язвительно произнесла учительница, сев на край стола и прикрывая грудь руками, сложенными крест-накрест. — Почему-то разговаривает со мной, как с умственно отсталой. «Пожгем»… Кое-что о рентгеновских лучах я все-таки знаю.

Стыдно было сознаться, что этот красавец с внешностью античного бога и есть ее муж…

Аня спохватилась. Время, отведенное для обязательного кварцевания процедурного кабинета, уже вышло. Пора идти, в коридоре очередь собралась. Что бы такое сегодня приготовить на ужин?

Глава шестнадцатая

Цвейг и черный кофе

У подъезда бродила неприкаянная Лариска, хмуро смотрела, как на оттаявшем асфальте, расчерченном меловыми классиками, прыгают девочки, вспугивая стайку голубей. И такой безнадежно потерянный вид был у нее, не подозревающей, что подруга уже идет наискось, спрямляя путь, по двору.

— Давно гуляешь? — издали крикнула Аня, чтобы успокоить: мол, не бойся, я уже здесь, все нормально, сейчас мы разгоним твою печаль, развеем ее по ветру, и ты облегченно засмеешься и скажешь свое бесшабашное: «А идет оно все подальше!»

— Ань! Да что ж ты такую тяжесть таскаешь! Тебе нельзя!

Лариска подскочила, засуетилась, отбирая веселые канареечно-желтые пакеты, набитые всякой всячиной, и даже в порыве альтруизма прихватила безобидную сумочку на длинном тонком ремешке. Бурчала-ворчала всю дорогу, ведущую вверх по лестнице. Нравилось ей играть наставницу, опекающую неприспособленную простушку.

В кухне она деловито принялась выгружать покупки, комментируя их вес, и наконец возмутилась, выудив из пакета тяжелый коричневый том:

— А это, скажи на милость, ты за каким чертом перла?

— О! Ты не представляешь, какая удача! Я за этой книгой давно охотилась. А тут иду себе по улице — и вот она, прямо на самом верху развала! Только подошла, а тут какой-то дядька ее — цоп! Я прямо обмерла, пока он листал, думала, из рук уж больше не выпустит! Встала рядом, глаза закрыла и шепчу про себя: «Дяденька, миленький, поставь на место, на что она тебе сдалась?» — сказала Аня, любовно оглаживая длинными пальцами переплет с золотым тиснением.

— А тебе она на что сдалась? — не разделила восторга Лариса.

— Так это же Цвейг! «Нетерпение сердца»! — исчерпывающе объяснила Аня, справедливо ожидая, что имя автора и название произведения сами по себе являются индульгенцией, полностью искупающей ее мифическую вину.

— И что? — не сдалась Лариса. — Кому он на фиг нужен, твой этот, как его…

— Цвейг. Я читала эту вещь, только давно. Так хотелось, чтоб она у меня дома всегда была. Знаешь, у него просто роскошный язык и такая обнаженная страсть…

— Мне своих страстей — выше крыши, — обиженно произнесла Лариса, поджав губы и присобрав лоб. — Нет, но какой подлец! Вот скажи, пожалуйста, какого рожна ему надо было? Я ведь для него столько сделала! Вылечила — раз! По всем докторам его протащила, прокрутила, каждую таблетку по минутам выдавала. Даже с работы звонила: «Сашенька, ты выпил ту, голубенькую? Сашенька, поешь обязательно. Сашенька, борщ в холодильнике, разогрей, и сметанки не забудь», — скрупулезно перечисляла свои подвиги на ниве семейного благополучия Лариса.

Аня что-то резала на разделочной доске, что-то взбивала; доставала из навесного шкафчика посуду, осторожно ставила на стол, чтобы нечаянным стуком не вспугнуть Ларискины откровения; внимательно слушала, покачивая в такт повествованию головой, в особо патетические минуты возмущенно вскидывая брови или сочувственно прищуривая глаза.

— И что ты на все это скажешь? — наконец воскликнула Лариса, завершив промежуточный этап своей саги.

Аня помедлила, скрывая замешательство якобы сосредоточенным нарезанием хлеба, отчего куски выходили из-под ножа тонкими, светящимися бежевой пористой сердцевиной. Ей казалось, что она давно знает причину Ларискиных фиаско, но сказать не решалась, опасаясь обидеть подругу. Понятно, почему коварный Саша решил поставить точку. Правда, видела его всего раз, но и этого было достаточно. Тогда счастливая Лариска пригласила их с Леней в гости, хвастаться охотничьим трофеем. Дом старательно скрывал оттиски прежней жизни, но они проявлялись, проступали то прищемленным дверцей шкафа пояском от женского халата, то изрисованными детской рукой обоями, то зарубками на притолоке, отмечающими чей-то невеликий рост, то разбухшим альбомом, теряющим изобильные фотографии, то забытым на подоконнике водяным пистолетом, выкрашенным ярчайшими флуоресцентными красками.

Саша смущался, принимая Ларискиных друзей в предательских стенах. Все ощущали двусмысленность ситуации, были немногословны и скованны. Все, кроме Ларисы. Она то и дело гоняла Сашу, демонстрируя чудеса дрессуры. Ап! И Саша трусцой бежит за хлебом. Ап! И достаются из серванта бокалы. Ап! И приносятся из кухни закуски. Лариса подает команды негромко, щелкая хлыстом междометий, как бы между прочим, не прерывая монолога, призванного развлекать гостей, удовлетворенно любуясь своим триумфом со стороны.

Они посидели немного и ушли, сославшись на Анино неудачное самочувствие. Леня по дороге пытался возмущаться — мол, какой мужик выдержит, чтоб им помыкали. Аня не поддержала разговор, но в глубине души была с ним солидарна.

Действительно, Лариска, захомутав очередную жертву, вначале робко вьется вокруг нее, примеряясь и прикидывая, как бы половчее зацепиться, потом обманчиво слабыми плетьми обвивает, привязывает к себе мелкими услугами, а потом, окончательно впившись, требует беспрекословного подчинения. Жертва поначалу покорно сдается, а потом неизбежно пытается сопротивляться, барахтается, брыкается и сбрасывает с себя душащие лианы Ларискиной любви. И как об этом сказать честно? Обидится насмерть.

— Так что ты скажешь? — настойчиво повторила Лариса.

— Скажу, что скатертью ему дорога, — наконец ответила Аня.

— Господи! Ну почему я такая несчастная? Почему мне так не везет? — продолжила риторические стенания Лариса.

«Потому что мужчина — не твоя собственность», — чуть было не ляпнула Аня, но вовремя прикусила язык. Вслух же стала вполне искренно убеждать подругу в том, что она достойна лучшего, потому как самая-самая красивая и умная и преданная и обаятельная и счастье ждет прямо за поворотом и так далее.