Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Не так, как сегодня, — ты это сделала невозможным, разве что они возьмут его силой.

Я мотнула головой:

— Я достаточно давно имею дело с вампирской политикой и знаю, что, если им не дать сделать что-то одно, они сделают другое. И не потому что хотят, а потому что тебе это неприятно.

Он нахмурился недоуменно. Я вздохнула:

— Попробую сказать по-другому. Вопрос вот в чем: чего они имеют право у нас просить, пока они здесь?

— Права на охоту или добровольных доноров, любовников — удовлетворения основных потребностей.

— Секс — это основная потребность?

Он только посмотрел на меня.

— Ладно, извини. Я понимаю насчет добровольных доноров — им необходимо есть. Но любовники — что конкретно имеется в виду?

— Было бы declasse требовать любовников для прислуги, так что насчет горничной и дворецкого Мюзетт можно не волноваться. Двое детей с ней — это особый случай. Девочка физически слишком молода, она о таких вещах не думает. Мальчик — это проблема. Бартоломе развит не по годам, и потому Белль Морт послала Мюзетт его взять.

Я уставилась на него:

— Только не говори мне, что Мюзетт имела секс с этим ребенком!

Он с неожиданно усталым видом потер глаза.

— Ты хочешь правды или более приятной лжи?

— Думаю, что правды.

— Белль Морт умеет чуять сексуальный аппетит — это один из ее талантов. Бартоломе выглядит как ребенок, но мысли у него не детские, и такие они были, когда он был еще человеком, ребенком почти двенадцати лет. Он был наследником большого состояния, и Белль желала этим состоянием распоряжаться. И еще он был заметен даже в том веке, когда сыновьям знатных семейств дозволялась почти любая нескромность по отношению к женщинам неблагородной крови.

— Не поняла.

— Он выглядел ребенком, Анита, и этот невинный вид использовал, чтобы ставить женщин в компрометирующее положение. Когда они понимали, что их используют, было уже слишком поздно. Более того, он угрожал обвинить их в агрессии. В те времена не было понятия совращения малолетних, но все знали, что такое бывает. Детей женили в возрасте десяти-одиннадцати лет, и потому люди с подобными склонностями могли удовлетворяться в супружеской постели, пока их супруги не становились слишком стары на их вкус. Тогда они начинали искать наслаждения вне брака, а бывало, что к тому времени достаточно подрастали их собственные дети.

Я взглянула на него в упор:

— Вот этого последнего я уже не хотела бы знать. Это более чем мерзость.

— Oui, ma petite, но все равно это правда. Такое состояние, как было у Бартоломе, в обычной ситуации стало бы целью Белль. Она бы ни в чьи руки не упустила такие деньги, земли или титулы. Но она не любительница детей, какими бы взрослыми они ни были, и потому она выпустила Мюзетт. Которая, как ты уже знаешь, сделает все, что поручит ей наша госпожа.

— Да, у меня создалось такое впечатление.

— И вот она соблазнила мальчика — или позволила ему соблазнить себя. Белль помогла ей разжечь в Бартоломе ardeur — и он был пойман. Она не собиралась превращать его в детском возрасте, хотела дать ему подрасти, но Бартоломе сбросила лошадь. У него был пробит череп, и он умирал. Следующему за ним брату было всего пять, и над ним у Белль Морт власти не было. Ей нужен был Бартоломе, и она велела Мюзетт закончить с ним.

— И что он почувствовал, когда очнулся?

— Он был счастлив, что жив.

— Нет, что он почувствовал, когда узнал, что будет вечно мальчиком, хоть бы и преждевременно созревшим?

Жан-Клод вздохнул.

— Он был... удручен. По некоторым причинам обращение детей в вампиров запрещено. Мюзетт не обращала Валентину. Белль узнала, что один из ее мастеров — педофил и обращает детей в своих постоянных... спутников.

Последние слова он договорил очень тихо.

— Боже мой!

Мне стало нехорошо, голова закружилась. Я задышала глубоко и медленно.

— Он нарушил запрет на обращение детей, и когда Белль Морт узнала, зачем он это делает... она убила его. Убила его с единогласного разрешения Совета. Почти всех детей, которых он обратил, уничтожили. Это были вампиры, запертые в детских телах, и над ними издевались. У них не выдержал разум.

— Как же спаслась Валентина? — спросила я.

— Она была самой последней, и ее он еще не тронул. Она была ребенком и вампиром, но не была безумной. Белль взяла ее к себе и нашла людей для ухода за ней. Много лет у нее были человеческие няньки. Ее товарищи по играм были человеческими детьми. Я должен сказать, что Белль сделала для нее все, что могла. Очевидно, она винила себя в том, что не поняла сразу, каким чудовищем был Себастьян.

— И почему мне кажется, что эта идеальная картина недолго таковой оставалась?

— Потому что ты нас слишком хорошо знаешь, ma petite. Валентина попыталась обратить своих товарищей по играм в вампиров, чтобы не быть одной такой. Когда ее нянька это узнала, Валентина перегрызла ей горло. После этого не было ни нянек-людей, ни человеческих детей для игр.

— Вот почему у нее нянька-вампир.

Он кивнул.

— Ей не нужна нянька в традиционном смысле, но ей всегда будет восемь лет, и даже сегодня она не может сама остановить такси, поселиться в отеле без того, чтобы люди вокруг не глазели и не задумывались. Кто-нибудь из самых добрых побуждений позвонит в полицию и сообщит о несчастном брошенном ребенке у него в отеле.

— Ей это должно быть ненавистно.

— Что именно?

— Такое существование.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Я не разговариваю с Валентиной.

— Ты ее боишься.

— Нет, ma petite, но я при ней нервничаю. Те немногие дети, что прожили века... извращенные создания. По-другому быть не может.

— Как она попала в свиту Мюзетт?

— Валентина была взята раньше, чем ее тело достаточно выросло для физического удовольствия. Свою энергию она обратила на другие... — он облизал губы, — сферы интереса.

Я вздохнула.

— Мюзетт — палач у Белль. Тогда Валентина у нее... ассистентка?

Он кивнул, откинул голову на подголовник кресла и закрыл глаза.

— Она оказалась очень способной ученицей.

— И тебя она пытала?

Он снова кивнул, не открывая глаз.

— Я тебе говорил: ценой за то, что Белль спасла Ашера, была моя свобода. Я на сто лет должен был стать у них слугой. Но Белль желала наказать меня за то, что я ее оставил и долгое время дарила мне боль вместо удовольствия.

Я пододвинулась к нему, огладив юбки автоматическим движением, хотя никто меня здесь не видел.

— Значит, Валентина не будет просить любовника.

— Non.

— Будет ли она просить... как сказать? Подчиненного?

— Oui.

— Можем мы просто отказать?