Я, Хуан де Пареха - Элизабет Бортон де Тревиньо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды он отложил палитру и, отпустив дочь, сел у окна. Внизу, по дворцовому двору, ходили люди. Я прибрал в мастерской и отправился отмывать краску с тряпиц, поскольку Мастер не терпел грязных, заскорузлых тряпок. По пути на кухню меня перехватила Пакита и, сунув мне в руку сложенный в несколько раз листок, прошептала:
Инфанта Маргарита Тереза
Дама с веером
— Хуанико, постарайся передать ему это до начала службы в часовне.
Не успела она упорхнуть в комнату матери, как на пороге мастерской появился дон Диего.
— Что это у тебя в руках, Хуанико? — спросил он, протягивая руку. — Вон там, среди тряпок?
Похоже, он услышал наш разговор. Ослушаться Мастера я не смел и, скрепя сердце, протянул ему послание Пакиты. Он развернул листок и оттуда выпал красный цветочек. Мастер сам наклонился за ним, подобрал и, рассмотрев цветок внимательнейшим образом, положил его во внутренний карман камзола.
Когда он ушёл обратно в мастерскую, я растерялся: идти или не идти следом? Но он окликнул меня:
— Хуанико, загляни сюда.
Он стоял у окна с письмом в руках — видимо, уже прочитанным.
— Она не знает, как пишется слово «часовня», — произнёс он. — Обмакни-ка в красную краску самую тонкую кисть.
Он исправил ошибку, вывел на полях свой вензель — большую букву В, — чтобы обозначить, что прочитал письмо, и отдал мне.
— Скорей беги к Хуану Батисте, — велел он. — Бедняга, верно, с ума от тревоги сходит. И часто они встречаются в галерее?
— Да, Мастер. Но Пакита там не одна, — поспешно добавил я, надеясь смягчить отцовский гнев. — Я всегда за ней присматриваю.
— Король попросил меня заняться этой галереей, — задумчиво произнёс Мастер. — Видимо пора, раз туда никто, кроме влюблённых, не заглядывает. Ведь это всё-таки музей, а не дом свиданий. Так, погоди. Я забыл вложить её талисман.
Он достал из кармана цветочек, уже изрядно поникший и помятый. Аккуратно расправив бархатистые лепестки, Мастер долго смотрел на цветок, а потом взял палитру и стал понемножку подмешивать белую краску в густо-красную, в кармин, пока не добился точного оттенка. Четыре лёгких, уверенных штриха — и на полях письма заалел цветок, как живой.
— Нельзя оставлять их без талисмана, — пробормотал он. — Ну, Хуанико, теперь беги к Хуану Батисте. Только не сворачивай листок и неси его бережно, краска свежая, может смазаться. У меня назначена на сегодня встреча, но я её, пожалуй, отменю и схожу на службу в часовню... а потом, возможно, загляну и в эту уединённую галерею...
Я не представлял, что он замышляет, и содрогался от ужаса, отдавая письмо Хуану Батисте. Но, едва взглянув на письмо, молодой художник сразу понял, что буква В на полях — благословение Мастера. А Пакита, прекрасно знавшая своего отца, человека безмерно тактичного и душевно тонкого, возрадовалась нарисованному цветочку ещё больше, чем живому.
На службе во дворцовой часовне я не присутствовал: Мастер отослал меня с поручением в город. Но вечером за столом влюблённые веселились и пели, а глаза их сияли, точно звёзды. Мастер вёл себя, по обыкновению, сдержанно, зато хозяйка то и дело всхлипывала и промокала слёзы платком. На десерт подали её любимое блюдо — взбитые яйца с хересом{35}. Обычно она ела по две порции, но сегодня к ним даже не притронулась. Мастер потягивал из бокала красное португальское вино.
— Хуана, любовь моя, — неожиданно обратился он к жене. — Неужели так плохо быть замужем за художником? У тебя плохая жизнь?
В ответ она всхлипнула ещё громче и бросилась ему на грудь.
— У меня райская жизнь! Ты же сам знаешь, Диего!
Он погладил её по спине и легонько поцеловал в макушку.
— Так давай и Паките позволим пожить в раю.
Тут уж разрыдалась Пакита и тоже бросилась обнимать отца.
— Ох, эти женщины, даже вина допить не дадут, — проворчал Мастер с улыбкой, взглянув на Хуана Батисту, после чего молодой человек тоже вскочил и, обежав стол, пылко поцеловал руку Мастера.
На следующий день портрет Пакиты был дописан. Окончательно решив, что и как надо делать, Мастер всегда работал быстро. Каждый штрих, каждая капля краски, ложившейся на холст, излучали радость и любовь юной девушки, её надежду на безмятежное счастье. А под лентой на поясе, под самым узлом, алел маленький красный цветок, придававшей всей композиции единство и законченность.
Дорогая девочка, дорогая Пакита... Такая добрая, шаловливая, веселая... А как любила она всё живое: виноградные лозы, цветы, любую крошечную, пушистую Божью тварь!.. Она доверяла мне свои сокровенные тайны, и я был счастлив её счастьем, потому что она выходила замуж.
С тех пор минуло много лет, и Пакита уже давно покоится в могиле, но воспоминания о тех блаженных днях греют моё сердце.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой я налаживаю связи при дворе
Спустя примерно год после свадьбы Пакиты я отправился вместе с Мастером и со всем королевским двором на север Испании. Узнав, что нам предстоит большое путешествие, я впал в смятение, поскольку не представлял, куда можно спрятать рисунки и картины, над которыми тайком работал долгие годы. У меня не поднималась рука их уничтожить. Оставить их на чьё-либо попечение я тоже боялся, поскольку вообще не имел права заниматься искусством. В мрачном расположении духа я паковал тёплые вещи Мастера, его мольберты, кисти и краски. Кажется, я уже упоминал, что в молодости отличался весёлым нравом и часто напевал за работой. Природа наградила меня неплохим и довольно сильным низким голосом, басом. Мастер любил, когда я пел.
Зато моего угрюмства он совершенно не терпел и
