Купленная невеста - Алексей Пазухин

Виновница всѣхъ этихъ событій, «воликолѣпная», какъ прозвали ее сосѣди, Катерина Андреевна Коровайцева весело, широко и пышно жила въ Лаврикахъ, наслаждаясь полнымъ счастіемъ и любовью. Когда Павелъ Борисовичъ, смущенный и обезпокоенный, сообщилъ ей о несчастіи, постигшемъ ея мужа, она дрогнула вся, встрепенулась и яркая краска залила ея прекрасное лицо, а лучистые глаза такъ и засверкали.

— Убили? — воскликнула она, подымаясь съ мѣста.

— Да, Катенька…

— Такъ чего же ты пасмурный такой, орликъ ты мой? — весело спросила она. — Вѣдь теперь я свободна, вѣдь теперь я безъ всякой помѣхи твоя!

— А тебѣ развѣ не жаль его?

Катерина Андреевна слегка поморщила свои соболиныя брови.

— Жаль, конечно, онъ добрый былъ, смирный, а все же лучше, что онъ умеръ. Правда? И намъ лучше, да и ему: чтобы онъ мучился?.. Мнѣ вотъ Черемисова жаль; онъ пострадаетъ за то, что наше счастіе устроилъ.

— Онъ выпутается, Катя: вѣдь онъ честь свою, личность свою защищалъ. Покойникъ Лука Осиповичъ твой бросился на него, пытаясь тяжко оскорбить его.

— Ну, а если выпутается нашъ милый удалой гусаръ, такъ и горя нѣтъ никакого. Все дѣлается такъ, какъ тому быть должно, мой милый Поль. Безъ смерти Луки не было бы ни моего, и твоего счастія, значитъ, и говорить нечего. Онъ пожилъ, онъ взялъ свое, такъ я тоже пожить хочу. Посуди самъ: развѣ я для того создана, чтобы въ деревенькѣ Луки Осиповича грибы солить? Развѣ я пара ему?

Катерина Андреевна взглянула въ зеркало, обняла Скосырева и, склонивъ ему головку на плечо, проговорила:

— Онъ оттуда проститъ и благословитъ меня. Я ни разу не обманула его, была ему вѣрною женой, да и никогда не обманула бы, еслибъ ты силой не взялъ меня. Онъ долженъ простить меня, долженъ, а я… я помолюсь за него…

Катерина Андреевна заказала по мужѣ сорокоусты въ десяти окрестныхъ церквахъ и послала въ Москву прикащика съ приказаніемъ отыскать могилу Луки Осиповича и поставить надъ его прахомъ дорогой памятникъ. Памятникъ этотъ и до сей поры стоитъ по окраинѣ Лазаревскаго кладбища, и любопытный можетъ, хотя съ трудомъ, прочесть на немъ надпись и стихотвореніе.

Павелъ Борисовичъ только подивился характеру своей обожаемой красавицы и еще больше сталъ любить ее, высоко цѣня то, что она вся отдалась ему и вмѣстѣ съ мужемъ похоронила все старое. Она же дала ему и мысль блестяще покончить все дѣло.

— Чего ты волнуешься, мой милый? — говорила она Скосыреву, когда того засыпали бумагами изъ различныхъ учрежденій «по дѣлу объ убійствѣ помѣщика Коровайцева и бѣжавшой женѣ его». — Все это пустяки! Ты пошли меня къ этимъ скучнымъ судьямъ, а я скажу вотъ что: скучала я дома, покинутая мужемъ, который то по службѣ, то на охоту отлучался, и поѣхала съ знакомымъ корнетомъ Черемисовымъ, другомъ моего мужа, въ гости къ помѣщику Скосыреву, который тоже знакомъ съ нами и въ домѣ у насъ бывалъ, а въ это время мужъ вернулся, послушалъ болтовни пьяной дворни и поскакалъ искать меня въ Москву, набросился на корнета Черемисова и за это поплатился. Вотъ и все. Какая же это вина съ моей стороны? Пусть они дворню спросятъ, какая я была мужу жена. Развѣ преступленіе въ гости къ тебѣ пріѣхать? Нѣтъ, милый, ты не бойся, не смущайся! Не то, что тебѣ, у котораго и богатство, и связи, а послѣднему мелкопомѣстному помѣщику, однодворцу какому нибудь, и то нечего бояться.

Павелъ Борисовичъ въ восторгъ пришелъ отъ ума и находчивости Катерины Андреевны и ожилъ, помолодѣлъ. Широко и пышно развернулась жизнь въ Лаврикахъ и лишь одно обстоятельство печалило Павла Борисовича и до бѣшенства доводило Катерину Андреевну. Обстоятельство это состояло въ томъ, что всѣ лучшія дамы уѣзда не приняли Катерину Андреевну, а тѣ, которыя приняли, не отдали ей визита.

Свадьба должна была уладить это послѣднее недоразумѣніе, и всѣ помыслы Катерины Андреевны направлены были теперь къ тому, чтобы какъ можно скорѣе обвѣнчаться съ Павломъ Борисовичемъ и поставить свой домъ первымъ въ округѣ, а Павла Борисовича провести въ предводители.

XV

Слѣдствіе по дѣлу Черемисова было окончено и арестованнаго гусара выпустили на свободу, обязавъ подпискою о невыѣздѣ изъ Москвы впредь до особаго распоряженія. Изъ полка Черемисовъ принужденъ былъ выйти, такъ какъ дѣло о похищеніи имъ жены дворянина Коровайцева дошло до высшаго начальства и скомпрометировало Черемисова.

Безъ гроша денегъ, похудѣвшій и обросшій бородой, явился Черемисовъ на свою покинутую квартиру. Отпустивъ деньщика въ полкъ, Черемисовъ остался съ однимъ дворовымъ человѣкомъ Сашкой, не покидавшимъ барскаго дома и имущества и готовымъ скорѣй умереть съ голоду, чѣмъ уйти куда нибудь. Все, до послѣдней брошенной пуговицы, нашелъ Черемисовъ въ цѣлости и подивился на то, чѣмъ былъ живъ его вѣрный Сашка, оставленный безъ гроша.

— Жилъ хорошо, — отвѣтилъ барину Сашка, и улыбка играла на его румяномъ полномъ лицѣ. — Рази въ Москвѣ пропадешь, сударь? Въ Москвѣ только дуракъ пропадетъ.

— Да чѣмъ же ты жилъ? — спросилъ Черемисовъ.

— Около пріятелей кормился. Дворни вокругъ сколько угодно, только гуляй съ ней. Вотъ четыре рубля мнѣ подарили, жилетку шелковую, а сытъ и пьянъ кажинный день былъ. Сичасъ у генерала Пронина экономка Лукерья Даниловна, какая ласковая баба — страхъ! Какъ утро, такъ и несетъ мнѣ фриштикъ.

Сашка засмѣялся, оскаливъ бѣлые крѣпкіе зубы.

— Каклеты ѣлъ, четыре раза щиколадъ пилъ! — хвастливо заявилъ онъ.

— Ахъ ты, рожа, рожа! — смѣясь проговорилъ Черемисовъ. — И изъ моихъ вещей ничего не продалъ?

— Нешто я смѣю барское добро трогать? Я его берегъ, не отходилъ отъ него, и какъ пришли сюда бродяги коровайцевскіе васъ искать да связали насъ, такъ я всего больше опасался за имѣніе ваше. Одначе ничего не тронули, ушли. Храни Богъ, на васъ бы не наткнулись теперича. Очинно они за барина своего озлоблены.

Черемисовъ, извѣщенный о покушеніи на его жизнь людьми Коровайцева, нисколько не встревожился этимъ и не думалъ бояться. Другія у него были теперь заботы — достать денегъ. Изъ раззореннаго, давнымъ давно заложеннаго и перезаложеннаго имѣнія ждать было нечего; нечего было и заложить, за исключеніемъ развѣ носильнаго платья и пары ковровъ, а у всѣхъ московскихъ заимодавцевъ было занято и подъ векселя, и подъ заемныя письма, и подъ сохранныя росписки. У пріятелей, у людей своего круга, Черемисовъ никогда не занималъ.

Собравъ все то, что можно было продать, Черемисовъ позвалъ жида фактора и сбылъ чрезъ его посредство все это, выручивъ съ большимъ трудомъ сто рублей ассигнаціями. Черезъ этого же жида онъ отыскалъ портнаго и сшилъ себѣ въ кредитъ статское платье, навѣки и чуть не со слезами сбросилъ венгерку, ментикъ и шашку. Обновивъ штатское платье и вспрыснувъ его поражающимъ количествомъ рома и шампанскаго въ кругу пріятелей, Черемисовъ озаботился насчетъ денегъ. Онѣ были очень нужны эксъ-гусару. Необходимо было съѣздить въ Петербургъ и похлопотать о дѣлѣ, необходимо было внести проценты въ Опекунскій совѣтъ за заложенное имѣніе и спасти хотя часть его, чтобы имѣть уголокъ подъ старость.

Отыскавъ денегъ, Черемисовъ не пропалъ бы: за лихаго гусара, да еще съ имѣніемъ, въ Москвѣ выдали бы и богатую, и хорошенькую невѣсту, а ему стала надоѣдать холостая безпутная жизнь и поманило его къ тихой пристани, къ ласкѣ вѣрной супруги, къ чистымъ объятіямъ жены. Крѣпко задумался Черемисовъ и вспомнилъ о купцѣ Латухинѣ, которому онъ случайно оказалъ услугу. Тогда же онъ, шутя, намекнулъ купцу, что займетъ у него при случаѣ денегъ, и купецъ изъявилъ полнѣйшую готовность дать сколько угодно. Теперь въ самую пору обратить эту шутку въ дѣло. Купецъ дастъ подъ заемное письмо. Онъ богатъ, тысяча, двѣ ассигнаціями — не ахти какая сумма, тѣмъ болѣе, что Черемисовъ покажетъ ему документы на имѣнье, и купецъ будетъ видѣть, что у гусара еще есть кое что. Весело засвиталъ Черемисовъ, закурилъ трубку и позвалъ Сашку.

— Одѣваться мнѣ, умываться, бриться! — приказалъ онъ. — Живо чтобы, въ одну минуту. Да найми мнѣ парныя сани на весь день.

Въ венгеркѣ изъ синяго сукна съ черными шелковыми шнурками и кистями, въ сѣрыхъ панталонахъ съ широчайшими раструбами, выбритый, надушеный и завитой, отправился Черемисовъ къ Латухину, узнавъ его адресъ чрезъ всевѣдущаго Сашку.

Было часовъ двѣнадцать утра, когда Черемисовъ подъѣхалъ къ дому Ивана Анемподистовича. Оставивъ сани у воротъ, онъ вошелъ во дворъ и поднялся по чистой, крашеной лѣстницѣ наверхъ. Служанка дѣвушка встрѣтила его еще въ сѣняхъ и пѣвучимъ голосомъ спросила:

— Вамъ кого это надыть?

— Мнѣ, голубушка, надо видѣть Ивана Анемподистовича Латухина. Дома онъ?

— Нѣтути его, онъ въ городѣ.

— А когда онъ будетъ?

— Не знаю когда. Поди, скоро придетъ обѣдать. Да ты подожди, я у самой спрошу.

— Это у жены, что ли, его?