Купленная невеста - Алексей Пазухин

— Вотъ тебѣ на водку, любезный, — ласково сказалъ онъ, потрепавъ парня по плечу. — Вижу я, что ты хорошій малый, еще тебѣ на водку золотой дамъ, а ты мнѣ поразскажи кое что о баринѣ своемъ. Ты у него одинъ слуга?

— Никакъ нѣтъ, сударь. Я ихній крѣпостной, изъ вотчины папепька ихній меня отпустили, когда баринъ въ полкъ поѣхалъ, ну, и состою, а главнымъ при нихъ — деньщикъ ихній, Бондаренко.

— Онъ гдѣ же теперь?

— Съ бариномъ уѣхамши. Онъ завсегда съ бариномъ.

— Мордастый этакій, съ большими усами?

— Такъ точно, съ усами.

— Ну, скажи же мнѣ, любезный, вотъ что: твой баринъ привезъ сюда какую нибудь барыню изъ уѣзда?

— Барыню?

Парень почесалъ затылокъ.

— Много къ нимъ ходитъ и ѣздитъ всякихъ мадамовъ, сударь. Есть изъ простого званія, мѣщаночки тутошнія, швейки, а то вотъ актерки тоже ѣздятъ, но бываютъ и благородныя, а только словно бы не изъ уѣзда, а тутошнія.

— Онъ уѣзжалъ куда нибудь на дняхъ?

— Да онъ и дома то, почитай, не бываетъ, сударь. Завернетъ иногда, переодѣнется и опять его нѣтъ день, два, недѣлю. Какъ вотъ пріѣхали изъ полка въ отпускъ, такъ все и живетъ.

— Можно мнѣ взглянуть на его комнаты, любезный?

— Почему же не взглянуть? Пожалуйте. Хоромы у насъ не ахти какія, сударь, по холостому живемъ.

Лукѣ Осиповичу захотѣлось взглянуть на комнаты Черемисова, чтобы найти какую нибудь улику, какое нибудь доказательство, — носовой платокъ Катерины Андреевны, принадлежность туалета, вещицу какую нибудь. Если пропавшая жена была здѣсь, то очень вѣроятно найти какой пибудь слѣдъ. Увы, ничего подобнаго не было. Три комнаты, занимаемыя гусаромъ, представляли изъ себя не то казарму, не то покинутое какимъ нибудь лихимъ малымъ жилище. Тамъ и сямъ стояли раскрытые ломберные столы со слѣдами мѣла на сукнѣ, всюду валялись порожнія бутылки, по угламъ стояли трубки съ длинными чубуками, сабли, нагайки, кивера, фуражки; въ залѣ стояло на козлахъ сѣдло, другое сѣдло валялось на диванѣ въ гостинной; пепелъ изъ трубокъ былъ на столахъ, и на окнахъ, и на полу. Въ спальной, съ широкою кроватью, покрытой персидскимъ ковромъ, были разбросаны по стульямъ венгерки, доломаны, чикчиры, ташки, бѣлье, на стѣнѣ висѣло оружіе; въ прочихъ комнатахъ стѣны были голы, и только чернѣли на нихъ ямки отъ пуль: жилецъ, вѣроятно, упражнялся отъ нечего дѣлать стрѣльбою въ цѣль изъ пистолета. Никакихъ «слѣдовъ» Лука Осиповичъ не нашелъ. Что оставалось ему дѣлать? Онъ ѣхалъ сюда съ твердымъ намѣреніемъ сейчасъ, сію же минуту вызвать Черемисова на дуэль, но теперь это намѣреніе казалось ему страннымъ, нецѣлесообразнымъ. За что онъ подставитъ лобъ подъ пулю своего обидчика? Для того развѣ, чтобы тотъ убилъ его и безпрепятственно владѣлъ его женою? Нѣтъ, онъ сперва узнаетъ: силой увезъ Катерину Андреевну Черемисовъ или по ея согласію? Если она убѣжала съ гусаромъ, такъ онъ ее убьетъ, да, ее, — змѣю, согрѣтую на груди, а потомъ ужъ сведетъ счеты и съ нимъ, съ обидчикомъ, а если онъ увезъ ее силой, укралъ, разбоемъ отнялъ, такъ онъ недостоинъ того, чтобы съ нимъ стрѣляться дворянину и офицеру. Разбойника надо или просто убить, какъ бѣшеную собаку, или предать въ руки правосудія и отнять у него его жертву, спасти ее.

— Не могла моя Катенька убѣжать, не могла, — вслухъ подумалъ Лука Осиповичъ.

— Какъ изволите говорить? — спросилъ парень.

Лука Осиповичъ не отвѣчалъ ему, вышелъ на улицу, сѣлъ въ извощичьи сани и велѣлъ везти себя къ коменданту. Тамъ найдетъ онъ защиту, тамъ скажутъ ему, что дѣлать, тамъ помогутъ отнять жену у похитителя. Забывъ, что онъ въ дорожномъ костюмѣ, въ медвѣжьихъ сапогахъ, немытый, небритый, Лука Осиповичъ поѣхалъ къ коменданту съ твердымъ намѣреніемъ добиться аудіенціи во что бы то ни стало. Проѣхавъ улицу, онъ увидѣлъ ѣдущаго на парѣ съ отлетомъ Черемисова. Живописно драпируясь плащемъ, заломивъ на бекрень киверъ, ѣхалъ гусаръ, гордо посматривая на идущахъ мимо прохожихъ и улыбаясь хорошенькимъ женщинамъ.

— Стой, стой! — закричалъ своимъ зычнымъ голосомъ Лука Осиповичъ и на ходу выскочилъ изъ саней.

Черемисовъ замѣтилъ его, двинулъ бровями, подумалъ одну секунду и приказалъ кучеру, остановиться. Лука Осиповичъ подбѣжалъ къ нему и схватилъ могучею рукой возжи у кучера.

— Что сіе значитъ, государь мой? — гордо спросилъ Черемисовъ.

— Это значитъ то, что я убью тебя сію минуту!.. Ты укралъ мою жену?

Черемисовъ безпокойно оглянулся кругомъ. Народъ на панеляхъ остановился и съ удивленіемъ глядѣлъ на происходившее.

— Ты укралъ мою жену? — повторилъ Лука Осиповичъ, задыхаясь.

— Государь мой, добропорядочные люди не дѣлаютъ такъ, какъ дѣлаете вы, — отвѣтилъ Черемисовъ. — Пришлите ко мнѣ секундатовъ, и я дамъ вамъ сатисфакцію…

— Какъ собаку убью я тебя безъ всякой сатисфакціи! — бѣшено крикнулъ Лука Осиповичъ. — Гдѣ моя жена? Гдѣ она?

Черемисовъ опять оглянулся кругомъ. Толпа уже двинулась съ панелей и окружила сани. Отъ сосѣдней будки бѣжалъ буточникъ, какой то офицеръ въ треугольной шляпѣ съ плюмажемъ звалъ рукою идущихъ мимо солдатъ.

— Жена ваша уѣхала къ моему полку въ Польшу, — проговорилъ Черемисовъ. — Извольте отойти и ищете удовлетворенія, а это не болѣе, какъ пассажъ, который обоихъ насъ конфузитъ.

— Воръ ты, воръ, разбойникъ! — не помня себя, крикнулъ Лука Осиповичъ и бросился на Черемисова съ кулаками. Тотъ вскочилъ въ саняхъ, выхватилъ саблю и ударилъ ею Коровайцева по головѣ. Помѣщикъ вскрикнулъ, схватился за голову, зашатался и упалъ на снѣгъ, обливаясь кровью. Толпа ахнула, какъ одинъ человѣкъ, отшатнулась, потомъ глухо и громко зароптала и двинулась впередъ съ угрожающими криками и жестами. Сабля лихого гусара готова была уже засверкать въ воздухѣ, но въ этотъ моментъ подоспѣли солдаты, прикладами оттѣснили толпу и кольцомъ окружили сани Черемисова и лежащаго на снѣгу Луку Осиповича. Черемисовъ вложилъ саблю въ ножны и выскочилъ изъ саней. Черезъ пять минутъ онъ былъ уже на гауптвахтѣ, давая показаніе караульному офицеру, а съ раненымъ Коровайцевымъ возились докторъ и фельдшеръ. Ударъ сабли пробилъ мѣховую шапку и раскроилъ голову до лѣваго уха. Изъ зіяющей раны текла кровь, и Лука Осиповичъ былъ въ безсознательномъ положеніи, но дышалъ еще. Докторъ призналъ его рану опасной жизни и объявилъ, что надежды на выздоровленіе почти нѣтъ.

XIII

Мечта Ивана Анемподистовича Латухина сбылась. Надя сдѣлалась его невѣстой, невѣстой полноправною, свободною. Дней пять тому назадъ, Шушеринъ принесъ ему и торжественно вручилъ «вольную», совершонную въ палатѣ гражданскаго суда, отъ гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева на имя крѣпостной его, Скосырева, дѣвки Надежды Игнатьевной Грядиной. Въ ноги поклонился Иванъ Анемподистовичъ Шушерину, принимая эту бумагу, тотчасъ же заплатилъ ему условленную сумму денегъ и передъ образами побожился, что устроитъ и выведетъ въ люди его племянниковъ.

Запировали и загуляли всѣ въ домѣ Ивана Анемподистовича. Прислугѣ и прикащикамъ были выданы подарки, харчи во всѣ эти дни отпускались по-праздничному, стряпуха, съ приглашенною помощницей, съ утра до ночи пекла, варила и жарила, а Маша и созванныя гостить подруги ея шили невѣстѣ приданое. Въ горницахъ Ивана Анемподистовича сидѣли, чинно бесѣдуя, старушки, родственницы и знакомыя его матери; въ свѣтелкахъ пѣли съ утра до ночи дѣвушки, подруги невѣсты и Маши, а вечеромъ каждый день собирались гости, то на «сговоры», то на «помолвку», то просто на «дѣвичьи вечера» невѣсты. Надя разцвѣла и еще больше похорошѣла. Стыдливо держась съ подругами при гостяхъ, она бросалась на шею желанному жениху, когда оставалась съ нимъ вдвоемъ, а то плакала, то смѣялась отъ радости.

— Милый ты мой, желанный, хорошій, да неужели всѣ горя наши кончились, и я свободная, вольная? — говорила она.

— Вольная, Надюша, какъ птичка вольная! — весело отвѣчалъ Иванъ Анемподистовичъ. — Вотъ она, бумага-то, въ ларцѣ у меня лежитъ.

— Покажи мнѣ ее, покажи, Ваня, я еще разокъ хочу взглянуть на нее.

— Гляди, Надюша. Вотъ она. Вотъ гербъ государственный, вотъ печать, номеръ, а вотъ подписи господъ начальниковъ и судей. Въ книги казенныя записана эта бумага, а книги прошнурованы, печатью скрѣплены.

— Голубчикъ, стою-ли я того, что ты за меня перенесъ, что денегъ переплатилъ? — спрашивала Надя, ласкаясь къ жениху.

— Ужели не стоишь? Кабы не стоила, не платилъ бы.

— Бѣдный ты мой! Другіе берутъ невѣстъ съ приданымъ, на возахъ за невѣстами то добра привозятъ, а ты безприданницу берешь, да еще и деньги за меня платишь!

— Приданое тебѣ господинъ Скосыревъ дастъ…

— Твоими то деньгами?

— А, что толковать объ этомъ! Не приданое мнѣ нужно, Надежда, а человѣкъ, другъ на всю жизнь, а ты ли мнѣ не другъ? Не видалъ я краше тебя человѣка на свѣтѣ, да и душа у тебя свѣтлая, сердце золотое. Охъ, ты, ласточка моя, голубка бѣлая! Купилъ я тебя и ужь никому не отдамъ, попала изъ неволи въ неволю, изъ огня въ полымя. Увидишь, какой я есть человѣкъ!