Человек с Железным оленем - Александр Харитановский

…За две недели Травин пересек Азербайджан, Грузию, Северную Осетию. После пустынь линии Кавказского хребта, уходящие в заоблачные высоты, окаймленные полосой вечных снегов, поражали суровой грандиозностью. Дороги вились среди поросших буковыми лесами горных отрогов, по зеленым долинам, по ущельям. Отовсюду несся аромат созревших фруктов-дичков: яблок, груш, алычи, кизила, дикого винограда, барбариса… Глеб объедался после каракумского «великого поста».

Из Тифлиса путь обычен – Военно-Грузинская дорога. Кое-где на ней маячили оставшиеся еще с прошлого века шесты с лошадиными черепами…

Вот и старейшина кавказских рек – Терек, берущий начало в ледниках Казбека.

«Чем не Авачинская сопка?!» – удивлялся Глеб сходству кавказского потухшего вулкана с его камчатским собратом.

К студеному морю

Спустившись с кавказских гор, Глеб от Орджоникидзе – столицы Осетии – направился к Грозному. Справа на краю долины виднелись две горные цепи: дальняя, с крутыми скалистыми вершинами, и ближняя, округлая, покрытая густым лесом. С левой стороны поднимался Терский хребет с ровной, словно срезанной, вершиной, с пологими пожелтевшими от жары склонами.

Город Грозный – центр нефтяной промышленности Северного Кавказа – выглядел по-рабочему деловито. На отрогах и в долинках вздымались многочисленные нефтяные вышки, а в самом городе дымились нефтеперерабатывающие заводы, заметные высокими куполами своих нефтеперегонных установок, блестящими цистернами, сплетением навесных трубопроводов. Даже мелкая и бурная речушка Сунжа и та покрыта темными масляными пятнами.

Глеб пересек город с запада на восток и, только уже повернув по мощенной крупным булыжником дороге к Терскому хребту, вспомнил о Лермонтове, Грибоедове, Бестужеве-Марлинском, Пущине, о Толстом – о тех, чья судьба, большей частью печальная, была связана с крепостью Грозной, основанной в начале прошлого века.

Дорога, перевалив хребет, пошла извилисто вниз, к Тереку. Здесь он уже не «воет, как зверь молодой», – широк и полноводен. По руслу виднелись песчаные косы и низкие островки, а по берегам, в пойме, кудрявилась лесная чаща. Ближе к воде в низинах камыш.

Глеб въехал в лес. Заросли терновника, алычи, бузины сменялись полянами, на которых разбросанно росли дикие груши и яблони, грелись одинокие могучие карагачи и дубы. Солнце, пробиваясь через буйную зелень, пересекало дорогу узкими лучистыми линейками. Оттого казалось, что сыплется косой световой дождь. Пахло зеленой свежестью, пели птицы.

Находясь уже на левой стороне реки, Глеб снова вспомнил о Льве Толстом, о его повести «Казаки». Даже подумалось, что сейчас вот выйдет из леса дед Ерошка, обвешанный фазанами. Но на тропинке показался обыкновенный пожилой мужчина с парусиновой сумкой через плечо, в старой казацкой фуражке с околышком. Глеб спрыгнул с велосипеда и поздоровался. Попутчик оказался почтальоном из ближней станицы Червленной. Очень разговорчивый, он вскоре все узнал о велосипедисте и даже о том, что тот мечтал увидеть деда Ерошку, станичного друга молодого Толстого.

– Про Брошку не слыхал, – сказал казак. – А вот с Маришкой, которую описал Лев Николаевич, с ней могу познакомить.

– Марьяна?!

– Ну да. Ее теперь бабой Маришкой зовут.

За разговором незаметно дошли до Червленной – большой станицы с улицами, усаженными пирамидальными тополями.

– Эвон она, Маришка, – показал почтальон.

На крылечке обыкновенной казацкой хаты, огороженной тыном, с хозяйственными пристройками и с летней печью во дворе, которая топилась, сидела старушка. О ее глубокой старости сильнее всего свидетельствовали руки – иссиня-темные, высушенные работой, сквозь тонкую кожу проглядывала кисть. А голос оказался неожиданно молодым, звучным.

– Нет, я не здесь Льва Николаевича видела, – ответила она на осторожный вопрос почтальона. – До замужества я жила с родителями в Старогладковской, – показала она на восток. – А Лев Николаевич был у наших на постое… Каков собой?.. Да видный, веселый. На посиделки к девкам ходил. И со мной шутил… Потом уехал. Собирался вернуться. Да… Старуха помолчала и, отсутствующе глядя темными глазами, добавила:

– Домашние его не пускали. Лишь перед самой смертью убежал из дома. Когда умер, так, говорят, у него в кармане нашли билет-то сюда, в Грозную… Не доехал, сердечный…

Так Глеб встретился с романтической юностью великого писателя, возможно, и легендой. Но ему тоже очень захотелось вместе с этой столетней казачкой поверить, что Толстой бежал от своих мук, противоречий, от чуждой ему благополучной усадебной жизни сюда, к простым людям, на Терек…

Травин проезжал станицу за станицей, более уже не останавливаясь. Станицы – бывшие острожки: три с половиной века назад поселились русские на левобережье Терека, образовав пограничную сторожевую линию южной Руси.

Вблизи Терека раскинулись виноградники, бахчи, сады и поля, прорезанные оросительными каналами. А на юг уходили волнами бугристые пески-буруны, поросшие пучками полыни, чебреца, ковыля, шарами перекати-поле. Местами в степи появлялись отары овец, табуны коней, силуэты одиноких верблюдов.

…Под Пятигорском снова поднялись горы. Утром показался желто-белый конус Эльбруса. Тут Травина постигло глупое приключение, о которых говорят «и смех и грех». На узкой дороге он встретился с быком. Красный велосипед обозлил животное, и Глебу совершенно неожиданно пришлось стать тореадором. О себе в данном случае он думал меньше, чем о машине. В результате велосипед цел, а у хозяина в кровь разбита нога… Миновав район Минеральных вод, Глеб направился на Кубань.

Шел август. Заканчивалась уборка хлебов, подсолнечника. Дозревала кукуруза. Казачки с укрытыми белыми платками лицами провожали удивленными взглядами полуголого коричневого от загара велосипедиста с немыслимой папуасской прической.

Вблизи железнодорожной станции Тихорецкой Глеба вновь ожидала любопытная встреча. На берегу тихой реки Челбаса выстроились ровными длинными шеренгами улицы казацких куреней. Дома похожи, как солдаты, отделены друг от друга правильными интервалами, с одинаково квадратными усадьбами. В каждом квартале точно шесть усадеб. Улицы и переулки одной ширины…

Возле беленого кирпичного здания школы суетились ребятишки – сажали молодые тополя. Тут же был и учитель – невысокий, худощавый, уже пожилой человек.

Путешественника сразу окружили. При слове «Камчатка» быстро подошел и учитель.

– Здравствуйте! Я ведь тоже с Камчатки. Работал в Милькове и на западном побережье, в селе Кихчик. Почти полтора десятка лет. Лучшие молодые годы! Остались ученики… О Новограбленовых не слыхали?