Засекреченный свидетель - Фридрих Незнанский

— Честно? — Молодой парень смотрел на московского «контролера» с неприязнью и вызовом. — Возникло. Даже вот столько! — Он рубанул ребром левой руки по локтевому сгибу правой. — Да только что было делать-то мне, а?

— Не понял. — Голос обиженного неприличным жестом Рюрика звучал спокойно и холодно. — Значит, вы, полагая, что произошло убийство, спокойно отправляете дело в архив?

— Какое убийство? — махнул рукой абориген. — Говорю же, были только подозрения. И они были ничем не обоснованы. Фактов никаких. Следов насилия на теле у погибшей нет. Только травмы, полученные при падении. Каких-то явно чужеродных механических повреждений расстегнувшегося лыжного крепления не выявлено. Потертости и поломки механизма вполне могли возникнуть при падении. Никаких подозрительных веществ в крови погибшей не обнаружено. Если не считать чуть повышенного содержания алкоголя. Так это, извините, можно обнаружить у любого отдыхающего тут. У этого ее красавчика вполне могло быть стремление избавиться от надоевшей бабы, если бы, допустим, погибшая беременной была. Так не была. Конечно, она могла ему просто осточертеть. Но это еще не основание отправлять любовницу на тот свет. Возможны и другие причины, но с такой же степенью вероятности они могли быть у меня или у вас. А самого его не спросить. Координат его никаких нет. Мы тут пытались выяснить, но его документов никто не видел. Запросили Москву, редакцию, но и там нам ничего сообщить не могли. Поднимать на уши вокзалы, аэропорты у нас никаких оснований нет, понимаете? Вы бы стали на моем месте копать дальше?

Елагин пожал плечами. Он мог понять нервозность этого парня. Тот и сам за собой недоделку чувствует, а тут еще чужой дядя носом тыкать пытается.

— Не волнуйтесь вы так. — Рюрик не стал пережимать. — Я ведь в сокрытии преступления вас не обвиняю. Просто разобраться хочу. Да еще в связи с другим делом.

3

Другой московский «важняк» в сочинской прокуратуре «зверствовал».

— То есть, говорите вы, есть свидетельские показания, что мужчин было именно двое? — Поремский строил из себя абсолютного профана.

— Господи, ну к делу же все приобщено! — Местные сыщики, работающие бок о бок с приезжими по делу Калачева, тем не менее вынуждены были оправдываться в промахах, допущенных при расследовании гибели Кригера, которое настойчивые москвичи забрали из суда на доследование.

— Тут написано, что видели их около двадцати трех часов. Они пили вино, разговаривали, громко смеялись, не прятались. Так?

— Да.

— А вот криминалист ваш уверял, что наиболее вероятное время смерти журналиста — полночь. Понятно, что допуски существуют. Но ведь все-таки наиболее вероятное, а? За час очень многое могло измениться, не так ли? По нашим сведениям, кстати, кое-кто из местных авторитетов уверен, что смерть журналиста — дело рук гастролеров. А мальчик берет на себя чужую вину.

— Уж больно тонкая подстава. С самого утра этот гомик Кригер пас Ашота. Неужели же Саркисян загодя все знал и так умело играл?

— Почему нет? Особой игры и не требовалось: знай верти задницей перед пускающим слюнки извращенцем. Впрочем, и это не обязательно. Могло быть случайное совпадение, которым умело воспользовались.

— А могло и не быть! — капитан Назаренко оставался верен старинному тезису, что признание — лучшее из доказательств.

— Вот это мы и должны с вами выяснить. И выясним. — Поремский предпочел уклониться от теоретического спора. Встал и захлопнул тоненькую папку с делом. — Я в СИЗО сейчас отправлюсь. Хочу еще раз допросить обвиняемого. А вы будьте так добры, подготовьте к моему возвращению заключения всех экспертиз. Медицинской, само собой. Биологической — наверняка какие-то следы были обнаружены: кровь, сперма, волосы, кожа — эта экспертиза проводилась, надеюсь? Результаты трасологической экспертизы обнаруженных следов, порезов на одежде. Ну и экспертизы найденного холодного оружия, разумеется. При этом хотелось бы, чтобы были не только выводы, отраженные в деле, но полностью все материалы со всеми возможными нюансами, особыми мнениями и прочими рабочими моментами. Свяжитесь с экспертами, пусть отыщут в архивах — и все это должно лечь к вам и ко мне на стол не позже завтрашнего дня.

После ухода Поремского Назаренко с Дерковским долго смотрели друг на друга и чесали в затылках. Похоже, для них расследование начиналось сначала.

Единственным допросом Саркисяна дело, конечно, не ограничилось. Юный армянин коверкал русские слова, делал вид, что не понимает вопросов следователя, уверял, что он один убивал «насильника», и просил, чтобы его поскорее осудили и отправили в лагерь.

Владимир Поремский, чертыхаясь в душе и не зная, куда деваться от навязчивого акцента (он уже и сам себя на том ловил, что начинает в похожей манере слова произносить), по многу часов беседовал с Саркисяном, сопоставляя его показания с материалами дела.

Все-таки ему удалось выявить существенное несоответствие. Выяснилось, что не все колотые раны на теле Кригера были нанесены ножом, изъятым из мусорного бачка во дворе дома Саркисяна. Из четырнадцати ранений три проникновения в плоть были явно совершены клинком другой конфигурации — тонким трехгранным стилетом, в то время как остальные повреждения свидетельствовали о применении оружия с широким клинком. Из этого следовало, что преступников было по крайней мере двое, если, конечно, сладкий мальчик не явился на ночное романтическое свидание с кинжалами в обеих руках…

Ох и получили от Поремского за свою невнимательность местные сыщики. Вышло так, что, ознакомившись с основным выводом экспертизы — да, именно этим ножом могли быть нанесены некоторые удары потерпевшему, — они получили подтверждение своей версии, усиленное «чистосердечным признанием» обвиняемого, и не стали вникать во все тонкости заключения. Оставалась надежда, что нестыковку заметили бы судьи. Но где гарантия?

Право, если бы их распекал сам Турецкий, они бы не были столь уязвлены. Помощник генерального прокурора был старше их и годами, и званием, и много опытнее. Из его уст и слова — даже те же самые — воспринимались по-другому. Но наверняка он, давая им разгон по сути, выражения все-таки смягчил бы. Ведь опыт учит именно тому, что просчеты возможны и неизбежны в любом деле. Главное, суметь их исправить.

Но молодой Володя был горяч, как и сам Александр Борисович лет пятнадцать назад. И он дипломатических выражений не подбирал, а резал правду-матку прямо в глаза. Сочинцы не знали куда деваться от стыда и мечтали провалиться в тартарары. А когда он поручил еще раз произвести поиск свидетелей, которые могли бы прояснить, что же происходило на пляже в районе полуночи, проштрафившиеся в очередной раз Борис Геннадьевич с Владимиром Сергеевичем так бросились рыть землю, что за ними не угнался бы и экскаватор…

…Между тем сам обвиняемый на вопрос следователя, куда делся стилет, прореагировал индифферентно. Знать ничего не знаю. Резал этого гада своим ножом. Если его труп поганый потом еще кто-то чем-то тыкал, это дело не мое. Ищите, если вам интересно. Я же свою вину признал. И баста.

С такой позицией спорить всегда трудно. Доказать невиновность того, кто готов сесть за решетку по собственному желанию, зачастую куда сложней, чем изобличить настоящего преступника. Но тот, кто ищет, всегда непременно находит, как нам известно из фильмов нашего детства. И воодушевленные накачкой Поремского, сочинские сыщики отыскали-таки нужного свидетеля.

Андрей Ильич Горохов, скуластый низкорослый и узкоглазый золотоискатель из далекой Якутии, вот уже почти месяц пропивающий свои кровные в этом благословенном курортном краю, даже в прокуратуру по повестке явился слегка подшофе, возможно, просто не успев оправиться от вчерашнего. Он оказался добродушным и словоохотливым малым и тут же начал изливать то, что накопилось на душе.

— Товарищи милиционеры, послушайте, мне, как северянину с далекого Оймяконского района, с золотой Индигирки, с бывшего ГУЛАГа, обидно сейчас. Особенно за то, что рушатся золотые прииски, поселки, не ремонтируются дороги Колымской трассы, которую строили и бывшие заключенные, ваши подопечные в том числе. И золотые прииски на Индигирке, по Магадану. Вы меня понимаете?

— Конечно, Андрей Ильич. Нам вместе с вами обидно за пропадающий труд наших подопечных. Скажите, пожалуйста, вы давно отдыхаете в Сочи?

— Нет, вы не понимаете! Вот именно, что отдыхаю. Намыл золотишка и отдыхаю. А там что теперь творится? — Он вскочил со стула и, сощурив и без того узкие глаза, попытался доверительно обнять Дерковского. — Поселки закрываются, людей просто гонят с Севера на «материк», все пропадает, приходит в негодность. Рудник Сарылах по добыче сурьмы строили и заключенные, и те, кто был на воле. Вместе. Плечом к плечу. Этот рудник единственный в бывшем СССР, а сейчас в России. Из тысячи двухсот человек осталось там всего триста, но он еще жив. Нет Аляскитового, где работали заключенные, остались только могилы на том прииске. Я не хочу, чтобы это случилось и с Сарылахом!