Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Наутро Цицерон исполнил своё намерение. Как бедняк, в поношенной мешковатой тунике и деревянных башмаках посетил триумвира Помпея и консулов. Посетил каждого, всюду получил отказ. «В глубоком горе, вопия, ударяя себя руками», отправился по улицам Рима искать сочувствия у прохожих, просил униженно помощи и покровительства влиятельных римлян.

Нашлись люди, сочувствующие Цицерону, многие из тех, кого он выручал от судебного преследования как адвокат. Все собрались на Форуме, откуда толпой отправились к Сенату, чтобы протестовать против его изгнания, говорили о нём только хорошее. Но по дороге они неожиданно подверглись нападению вооружённых людей и в страхе разбежались.

В эту ночь Марку приснился неприятнейший сон: люди кидали в него камни, целились в голову; он уворачивался, не всегда неудачно… Проснулся от резкой боли в голове, испил снадобье, принесённое лекарем, и призвал прорицателя, который пояснил:

– Камни во сне – твои дневные неприятности вроде оговора, кляузы и насилия. Что делает человек, в кого кидают камни? Стремится убежать. Не хочешь стать жертвой – избегай своей гибели.

После ужасных раздумий Марк последовал совету жреца. Торопливо попрощался с семьёй и незаметно оставил Рим. Его сопровождали некоторые из друзей, которые не могли оставить его наедине с бедами, рабы из охраны и прислуга.

* * *

Когда Клодий узнал об исчезновении Марка Цицерона, его охватило давно забытое ощущение счастья. Три года он вынашивал свой план унижения Цицерона, как мог приближал это событие и ни о чём другом не думал, и вот – свершилось! Его месть, стремление причинить вред заклятому врагу, сделать ему больно, и всё – за нанесённое оскорбление.

Ещё немного, и жажда мщения съела бы Клодия изнутри, но скоро он удовлетворился случившимся и стал размышлять. Он догадался: Цицерон намеренно не показал своих страданий, спрятав их глубоко, чтобы не доставлять удовольствие Клодию. Тогда Клодий пойдёт дальше, чтобы по-настоящему насладиться местью, на этот раз ужасной… Клодий уж постарается, отберёт у Цицерона его роскошный дом на Палатине! Отберёт, развалит и сожжёт, а на пепелище воздвигнет храм Свободы… А до тех пор трибун поручил главарю разбойничьей шайки пройтись по имениям опального консуляра Цицерона в Италии, разграбить и по возможности сжечь.

Трибун не забыл услуги действующих консулов Пизона и Габиния в его деле против Цицерона. Провёл в Сенате закон о провинциях, по которому им в управление отдавались богатые «угодья»: Пизону – Македония, Габинию – Сирия.

В бегах

Прежде чем оставить Рим, Цицерон под охраной двух рабов ночью посетил храм Юпитера на Капитолийском холме. Отдавая предпочтение философии, где в основе мироздания существовал Разум, оратор не страдал излишней верой в богов. Но в трудные моменты жизни обращался к ним за поддержкой, часто повторяя, что «без благочестия в душе происходит смятение, иначе можно потерять веру в справедливость».

При дрожащем на сквозняке свете факела пробрался к алтарю. Ощутил характерно легкий аромат ладана. На цельном куске мрамора с искусной резьбой и гирляндами живых цветов заметил следы недавно совершённого обряда: капли крови, жаровня с тлеющими головешками и обуглившимися остатками подношений богам.

Совершив смиренную молитву, отлил на алтарь жертвенного вина и преклонил колени перед сумрачной статуей Юпитера. Покидая храм, заметил бдительного жреца, наблюдавшего за странным паломником. Марк велел рабу передать в дар храму принесённое с собой бронзовое изображение Минервы, со смыслом: чтобы богиня разума наделила мудростью сенаторов, дабы в будущем они не принимали несправедливых законов.

Спускаясь с Капитолия, Марк уже не испытывал растерянности. Надежда блеснула в душе, подумал, что произошедшее с ним – недоразумение. Его оболгали, вот-вот всё прояснится, неприятности развеются, как утренний туман. Он вернётся в Рим, любимый народом…

Наутро, когда римляне узнали, что Цицерона с ними нет, часть сенаторов сменили белые тоги на скорбные тёмные одеяния. Их поддержали поклонники оратора, молодые люди, кто не раз слышал его речи. Они собирались группами, ходили по улицам с нечесаными волосами, в трауре. Громко высказывались о том, что сожалеют о случившемся, выкрикивали проклятия преступному трибуну. Триумвир Красс, торжествовавший вместе с Клодием победу, увидел в толпе на улице родного сына. Строго призвал вернуться домой, бранил, а когда услышал, что говорит сын о Цицероне, понял свою ошибку…

Известие о несправедливости, учинённой трибуном над консуляром Цицероном, достигло всех городов Италии. В Риме появились посланцы с траурными знаками на одеждах из городов. Люди приходили к Сенату и подавали прошения о прекращении преследования оратора, не забывая выражать недовольство трибуном Клодием.

«Народная дипломатия» вскоре надоела мстительному трибуну: на людей нападали его молодчики, вооружённые короткими мечами и дубинами. Наносили побои и смертельные ранения, люди гибли. С этого дня на улицах и в жилищах Рима поселился страх…

* * *

Марк затаился на ближайшей вилле римского друга. Не хотел слышать, что страшное недоразумение продлится долго. Пережидал лихое время. Жизнь вне бурлящего страстями Рима для оратора утратила всякий смысл. Он чувствовал себя подобно кораблю, выброшенному штормом на берег вместе с ценным товаром и оказавшемуся вдруг без надобности… Слава богам, Аттик в этот момент оказался рядом – узнал о беде и незамедлительно покинул Афины. Общался с друзьями-сенаторами, пытаясь помочь изгнаннику.

Марк всё же надеялся на Цезаря: ведь главный триумвир даже из Галлии имел влияние на «своего» трибуна. Главное, что нужно Марку, – это вернуться в Рим, где он обратится в суд и расскажет, кто на самом деле Клодий и для чего он стал Фонтеем. Марк способен доказать незаконность его действий при переходе из сословия патрициев в плебеи, что непременно повлечёт за собой отмену его избрания в трибуны и как следствие его ужасного и преступного закона против Марка Цицерона.

Но Цезарь отмалчивался. Второй триумвир Помпей тоже не предпринимал никаких действий в защиту беглеца. У Марка начали роиться сомнения в их якобы непричастности к происходящему. Если дело обстояло именно так – тогда всё плохо! Помпоний Аттик, чутко воспринимая настроение друга, находился рядом с ним, оберегая от сумрачных мыслей. Но когда от Теренции пришло сообщение, что какие-то молодчики подожгли дом на Палатине, выслеживают её в городе и преследуют, оскорбляют и угрожают убийством, Марк умолял Аттика, чтобы он немедленно отбыл в Рим и передал письмо для супруги со словами, полными жалости… к себе: «…О, я несчастный! Как мне просить приехать ко мне тебя, больную женщину, сломленную и телом и духом? Значит, не просить? И жить без тебя?! Знай одно – если у меня останешься ты, я буду думать, что не совсем погиб… Когда я пишу эти строки, я захлёбываюсь от слёз, и мне кажется, что сейчас умру… Я жажду увидеть тебя и умереть в твоих объятиях… Боги, которых ты так благоговейно чтила, и люди, которым я служил, оказались неблагодарными…»

Провожая Аттика, Марк заклинал друга, чтобы он оберегал Теренцию и детей, «не отходил ни на шаг». В то же время настаивал, чтобы друг сразу возвращался к нему на виллу, «иначе умрёт от тоски»…

Марку показалось этого недостаточно. Не дожидаясь новых сообщений из Рима, он вдогонку отправляет со слугой ещё послание Теренции: «…Но что будет с моей Туллиолой? Подумайте об этом – у меня мешаются мысли. Но, что бы ни случилось, бедняжка должна сохранить своё имущество и доброе имя. А как мой сынок Марк? Ах, если бы я мог взять его на руки, посадить на колени! Нет, я не