Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков - Вильгельм Райх

«Совершено преступление, возможно, убийство. Я против моей воли оказался впутан в это преступление. Страх перед разоблачением и наказанием. Присутствует один мой коллега по работе, который мне импонирует своей смелостью и решительностью. Я ощущаю его превосходство». Я выделил только страх перед разоблачением и связал его с аналитической ситуацией, сказав ему напрямик, что все его поведение указывает на то, что он что-то скрывает.

Уже на следующую ночь ему приснился длинный, подтверждающий мои слова, сон.

«Я узнал, что в нашей квартире свершится преступление. Ночь, и я нахожусь на темной лестничной клетке. Я знаю, что мой отец в квартире. Я хочу поспешить ему на помощь, но боюсь попасть в руки врагов. Моя мысль – известить полицию. У меня с собой свернутая в трубку бумага, которая содержит все детали преступного покушения. Необходимо переодеться, ибо иначе главарь врагов, который выставил много шпионов, расстроит мои планы. Я надеваю широкое непромокаемое пальто, приделываю фальшивую бороду и, сгорбившись, как старый человек, покидаю дом. Главарь врагов задерживает меня. Он поручает одному из своих подчиненных меня обыскать. Этому человеку бросается в глаза свернутая в трубку бумага. Я чувствую, что пропаду, если он прочтет ее содержание. Я прикидываюсь как можно более простодушным и говорю, что это заметки, не имеющие никакого значения. Он возражает, что все-таки должен на них взглянуть. Момент мучительного напряжения, затем в отчаянии я ищу оружие. Я нахожу в своем кармане револьвер и спускаю курок. Мужчина исчезает, и неожиданно я чувствую себя очень сильным. Предводитель врагов превратился в женщину. Меня охватывает вожделение к этой женщине, я хватаю ее, поднимаю на руки и несу в дом. Мною овладевает чувство наслаждения, и я просыпаюсь».

В конце сновидения мы имеем перед собой весь инцестуозный мотив, но также – в начале – явные намеки на его искажение в анализе. Я выделил только это, опять же исходя из соображения, что готовый на жертвы пациент сначала должен был отказаться в анализе от своей вводящей в заблуждение манеры поведения, и только после этого могли быть даны более глубокие интерпретации. Однако на этот раз я сделал еще один шаг в толковании сопротивления; я сказал ему, что он не только испытывает недоверие к анализу, но и своим поведением изображает как раз противоположное. После этого пациент впал в сильнейшее возбуждение и на протяжении шести сеансов совершил три различных истерических действия.

1. Он приподнимался, размахивал руками, пинался и при этом кричал: «Ты, ты, оставь меня, не подходи ко мне близко, я тебя убью, я тебя уничтожу». Нередко это действие незаметно переходило в действие другого рода.

2. Он хватался за горло, при этом хрипел и выл: «О, оставь меня, оставь меня, пожалуйста, я ничего больше не делаю».

3. Он вел себя не как тяжело измученный человек, а как изнасилованная девушка: «Ты, оставь меня, оставь меня»; это уже не говорилось сдавленным голосом, и если, совершая действие второго типа, он скрючивался, то теперь широко расставлял ноги.

В эти шесть дней поток его рассказов прекратился, он находился в состоянии открытого сопротивления, непрерывно говорил о своей наследственной отягощенности и время от времени впадал в своеобразное состояние, в котором вел себя описанным выше образом. Примечательно, что как только действие прекращалось, он как ни в чем ни бывало продолжал спокойно рассказывать дальше. По этому поводу он обронил только одно замечание: «Удивительно, доктор, что здесь во мне происходит».

Я пояснил ему, что, очевидно, не допуская меня к содержанию, он разыгрывал передо мной нечто, что, видимо, однажды ему пришлось пережить в своей жизни или по крайней мере о чем он когда-то фантазировал. Он был явно обрадован этим первым разъяснением и отныне играл свою роль гораздо чаще, чем до объяснения. Я должен был себе сказать, что мое истолкование сопротивления взбудоражило важную часть его бессознательного, которая теперь проявлялась в форме действий; однако он был еще далек от того, чтобы объяснить эти действия аналитически, и использовал их скорее в духе своего сопротивления: он полагал, что благодаря своему отыгрыванию особенно любезен передо мной. Позднее я узнал, что во время своих вечерних приступов страха он вел себя так, как при втором и третьем типе описанных действий. Хотя также и смысл действий мне был понятен и я мог бы сообщить ему этот смысл в связи со сновидением об убийстве, я последовательно продолжал заниматься анализом его характерного сопротивления, для понимания которого он уже предоставил мне значительный материал в форме своих действий.

Я мог составить себе следующую картину наслоения содержаний его характерного сопротивления-переноса:

Первое действие изображало его импульс к убийству, направленный против отца, в переносе на меня (самый глубокий слой).

Второе действие содержало страх перед отцом из-за импульса к убийству (средний слой).

Третье действие изображало скрытое грубо-сексуальное содержание его женственной установки, идентификацию с (изнасилованной) женщиной и одновременно пассивно-женственную защиту от импульса к убийству.

Таким образом, он был уступчивым, чтобы удержать отца от исполнения наказания (кастрации).

Но также и действия, которые соответствовали самому поверхностному слою, пока еще нельзя было интерпретировать. Пациент, возможно, для видимости («чтобы быть любезным») принял бы любое толкование, но оно не имело бы никакого терапевтического эффекта; ибо между предложенным содержанием его бессознательного и возможностью более глубокого понимания стояла, препятствуя, возникшая в переносе женственная защита от равным образом возникшего в переносе страха передо мной, а этот страх, в свою очередь, соответствовал импульсу ненависти и недоверию, которые были перенесены от отца. Таким образом, за его уступчивой, доверчивой манерой поведения скрывались ненависть, страх и недоверие – стена, о которую должно было разбиться любое толкование симптома.

Итак, я опять толковал только его бессознательные намерения вводить в заблуждение, сказал ему, что он сейчас так часто производит свои акции, чтобы меня привлечь, но добавил, что сами по себе они были бы очень важными только в том случае, если бы мы могли приблизиться к их пониманию настолько, что ему стал бы понятен смысл его актуального поведения. Он стал меньше противиться толкованию сопротивления, но по-прежнему не соглашался.

На следующую ночь он впервые открыто видел сон о своем недоверии к анализу.

«Недовольный прежней неудачей анализа, я обращаюсь к профессору Фрейду. В качестве средства от моей болезни он передает мне длинный жезл, имеющий форму ушной ложечки. Я испытываю удовлетворение».

При анализе этой части сновидения он впервые признался, что почувствовал легкое недоверие к словам профессора и, кроме того, был неприятно удивлен, увидев перед собой столь юного врача. При этом я заметил две вещи: во-первых, что и это сообщение о своем недоверии он опять сделал из услужливости, и, во-вторых, что он что-то утаил. Я обратил его внимание на то и другое. Некоторое время спустя я узнал, что он меня обманывал в вопросе о гонораре.

В то время как таким образом последовательно прорабатывались сопротивление его характера, обман при помощи послушания и уступчивости, сам собой появлялся все более богатый материал из самых разных периодов его жизни, касавшийся его детского отношения к матери, к молодым людям, его удовольствия, которое он получал в детстве от болезни, и т. д. Из всего этого толкованию было подвергнуто только то, что имело отношение к сопротивлению его характера.

Накапливались сновидения, касавшиеся его недоверия и его затаенной, иронической установки. Так, спустя несколько недель среди прочего ему приснилось следующее.

«На замечание моего отца, что у него нет сновидений, я возражаю, что решительно так не бывает, что, очевидно, он забывает сновидения, которые по большей части являются предосудительными представлениями. Он язвительно смеется; я раздраженно говорю, что это теория не какого-нибудь незначительного человека, а профессора Фрейда, но при этом испытываю внутреннее беспокойство».

Я показал ему, что в сновидении язвительно смеется его отец, потому что сам он не отваживался этого делать, и сослался на беспокойство, которое он испытывал в сновидении и которое я истолковал как знак нечистой совести.

Он детально на этом остановился, принял это толкование, а в следующие десять дней обсуждался вопрос о гонораре. Оказалось, что во время предварительного обсуждения он сознательно, «чтобы защититься», т. е. из недоверия к моей честности, солгал, назвав, хотя его об этом не спрашивали, более низкую сумму, чем ту, которой он располагал. Я, как всегда это делаю, назвал свой средний и минимальный гонорар и взялся его лечить по минимальным расценкам; но он мог платить больше, причем не только потому, что имел больше сбережений и получал большее жалованье, чем указал, но и потому, что его отец нес половину расходов.