Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков - Вильгельм Райх

Один коллега как-то меня спросил, что бы я сделал в следующем случае: в течение четырех недель он лечил молодого человека, который беспрерывно молчал, но в остальном был весьма дружелюбен и до и после аналитического сеанса демонстрировал любезные манеры. Аналитик перепробовал уже все, что только можно, угрожал прервать анализ и в конце концов, когда отказала даже интерпретация сновидения, назначил крайний срок окончания анализа. Скудные сновидения представляли собой явно садистские сны об убийстве; аналитик сказал пациенту, что он должен был увидеть из своих снов, что в фантазии являлся убийцей. Но это ничуть не помогло. Мои слова, что было неправильно так глубоко интерпретировать пациента, находящего в состоянии активного сопротивления, даже если это совершенно явно проявляется в сновидении, его не удовлетворили. Ведь не было никакой другой возможности, сказал он. На мое указание, что сначала нужно было истолковать молчание пациента как сопротивление, он сказал, что это невозможно, поскольку для этого у него нет «никакого материала». Но разве само поведение, противоречие между молчанием на сеансе и дружелюбием до и после него, независимо от содержания сновидений, не является достаточным «материалом»? Разве из этой ситуации по меньшей мере не становится ясно, что своим молчанием – выражаясь в целом – пациент проявляет негативное отношение или защиту, если судить по сновидениям, от садистских побуждений, которые он пытался компенсировать и скрыть своими чересчур дружелюбными манерами? Почему, исходя из ошибочного действия, когда, например, пациент забывает в кабинете врача некий предмет, решаются говорить о процессах в бессознательном, но не решаются сделать вывод о смысле ситуации из его поведения? Разве поведение – менее убедительный материал, чем ошибочное действие? Этого коллега никак не хотел понять; он оставался при том, что к сопротивлению нельзя подступиться, поскольку не было «никакого материала». Интерпретация желания убийства, несомненно, явилась ошибкой, поскольку Я пациента должно было еще больше испугаться и еще сильнее закрыться от анализа. Трудности, которые вызывали представленные на семинаре случаи, были совершенно аналогичного рода: поведение как материал, подлежащий истолкованию, всегда точно так же недооценивали или игнорировали; снова и снова пытались устранить сопротивление, исходя из Оно, вместо анализа защиты Я; и, наконец, почти всегда присутствовала идея, выступавшая как оправдание, что пациент просто не хотел выздороветь или был «слишком нарциссическим».

Техника расшатывания нарциссической защиты у других типов в принципе не отличается от вышеописанной. Если, например, пациент всегда остается бесстрастным и безразличным, какой бы материал он ни предъявлял, то речь идет об опасной блокировке аффектов, анализ которой должен предшествовать всему остальному, если не хотят, чтобы весь материал и интерпретации не вызвали аффекта и были растрачены впустую, а больной, хотя и стал бы хорошим аналитиком-теоретиком, в остальном остался бы прежним. Если аналитик не отказывается в таком случае от анализа из-за «сильного нарцизма», то с пациентом можно заключить договор, что ему будут постоянно указывать на его аффективный паралич, но он в любой момент, разумеется, может от этого отказаться. С течением времени – как показывает опыт, это продолжается несколько месяцев (в одном случае это длилось даже полтора года) – больной в результате постоянного подчеркивания наличия у него аффективного паралича и выявления его причин начинает воспринимать его как обузу; постепенно приобретается достаточно отправных точек, чтобы подорвать защиту от страха, лежащего в основе блокировки аффектов. В конце концов больной восстает против исходящей от анализа угрозы утратить свой защитный орган – психический панцирь – и соприкоснуться с влечениями, в частности с агрессивностью; но когда он возмущается «придирками», в нем также пробуждается агрессивность, и тогда потребуется не так много времени, чтобы произошла первая вспышка аффекта, в смысле негативного переноса, в форме приступа ненависти. И если однажды такое случилось – дело сделано. Если проявились агрессивные импульсы, это значит, что блокада аффектов прорвана и пациент доступен анализу. Анализ следует тогда обычным путем. Трудность заключается в том, чтобы выманить агрессивность.

То же самое происходит в том случае, когда нарциссические пациенты в силу особенностей своего характера проявляют сопротивление вербально; например, они говорят высокопарно, техническими терминами, слишком изысканно или запутанно. Эта манера говорить создает непроницаемую стену, настоящего переживания не возникает, пока аналитик не сделает саму манеру выражения предметом анализа. Также и здесь последовательная интерпретация поведения вызывает негодование нарцизма, поскольку пациенту неприятно слышать, что он говорит изысканно, высокопарно или научным языком, чтобы скрыть от себя и аналитика чувство неполноценности, или что он запутанно говорит, чтобы показаться особенно рассудительным, но не может облечь свои мысли в простые слова. Тем самым твердая почва невротического характера разрыхляется в важном месте, и создается доступ к инфантильному обоснованию характера и невроза. Разумеется, недостаточно один или другой раз указать на сущность сопротивления, его нужно интерпретировать тем последовательнее, чем более стойким оно является. Если одновременно анализируются вызванные сопротивлением негативные установки по отношению к аналитику, то серьезной опасности, что пациент прекратит лечение, не возникает.

Аналитическое ослабление характерного панциря и разрушение нарциссического защитного аппарата непосредственно имеют последствия двоякого рода: во-первых, выделение аффектов из их реактивных закреплений и маскировок, во-вторых, создание бреши для вторжения в центральные области инфантильных конфликтов, в эдипов комплекс и страх кастрации. При этом нельзя недооценивать того преимущества, что не только достигают содержания инфантильных переживаний как таковых, но и подвергают его непосредственному анализу в его специфической переработке, в его сообразном Я видоизменении. В ходе анализа постоянно можно видеть, что одна и та же часть вытесненного материала в зависимости от степени «рыхлости» Я имеет разную динамическую ценность. Однако во многих случаях аффективный катексис детских переживаний подвергается характерной проработке в защитных механизмах, а потому в результате простой интерпретации содержания возникают воспоминания, а не аффекты. В таких случаях интерпретация инфантильного материала без предварительного устранения проработанных в характере аффектов, несомненно, является врачебной ошибкой. Игнорированием этого факта объясняются, например, безотрадно долгие и относительно безрезультатные анализы пациентов с компульсивным характером[11]. Если же аффекты сначала выделяют из защитной системы характера, то автоматически происходит новый катексис инфантильных репрезентантов влечений. При характероаналитической интерпретации сопротивления бесстрастное припоминание практически исключено. Это совершенно не допускает нарушения невротического равновесия, которое с самого начала сопряжено с анализом характера.

В других случаях характер опять-таки формируется в качестве прочной защитной стены против переживания (инфантильного) страха и сохраняется, пусть и в ущерб радости жизни, в этой функции. Если затем такой человек обращается в связи с тем или иным симптомом за помощью к аналитику, то эта защитная стена успешно сохраняется также в анализе в виде сопротивления характера, и очень скоро становится понятным, что ничего нельзя достигнуть, пока не будет разрушен характерный панцирь, скрывающий и истощающий инфантильный страх. Это, например, имеет место при moral insanity[12], а также у маниакальных и нарциссически-садистских характеров. В таких случаях аналитик часто сталкивается с трудным вопросом, правомерен ли при имеющемся симптоме всесторонний анализ характера. Ибо нужно хорошо понимать, что если анализ характера, особенно в случаях с относительно хорошей характерной компенсацией, разрушает компенсацию, на какое-то время возникает состояние, похожее на распад Я. Более того, в некоторых крайних случаях такой распад неизбежен, прежде чем разовьется новая структура Я, отвечающая реальности. Даже если приходится говорить себе, что распад рано или поздно произошел бы сам собой – как-никак возникновение симптома явилось первым его признаком, – то, если нет настоятельных показаний, боязнь удерживает от вмешательства, связанного с такой большой ответственностью.

В этой связи нельзя также скрывать, что везде, где применяется характероанализ, он вызывает сильные эмоции, более того, часто создает опасные ситуации и что в техническом отношении необходимо всегда владеть ситуацией. Возможно, некоторые аналитики по этой причине откажутся от метода характероанализа; но и при аналитическом лечении во многих случаях нельзя рассчитывать на успех. С некоторыми неврозами справиться с помощью мягких средств попросту невозможно. Средства характероанализа – последовательное подчеркивание сопротивления характера и настойчивое толкование его форм, путей и мотивов, столь же действенны, как и неприятны для пациента. Это не имеет ничего общего с воспитанием и представляет собой строго аналитический принцип. Но было бы правильно в самом начале обратить внимание пациента на возможные трудности и неприятности лечения.