Тридцать девять и девять (СИ) - Джим Вестван

колени и бесформенные икры, которые они выставляли так, будто считали, что у них красивые ноги.

Наблюдающий за Данилом Лешка схватил гитару. Он немного отвлек явно скучающих девчонок, хотя и пел сегодня отвратительно. Он забывал слова и путал аккорды, но это мало Лешу беспокоило. С Давыдовым все ему было понятно: его корешок, ни слова ни говоря, методически надирается. Даня ничего не ест, но, едва успев принять очередную дозу, наливает себе следующую. Он даже никому больше не предлагает. И пить ему больше нельзя — это хорошо Лешке известно: Давыдов уже давно исчерпал свои возможности.

Кое-как закончив этот чудесный вечер, Лешка потащил Данила в их номер, и тот уже по дороге распустил сопли. Он жаловался Лешке на свою несчастную судьбу и разбитую жизнь и, обливаясь слезами, клялся в неземной любви к своему божественному созданию, с которым сделал что-то такое, чего Леша и представить себе не может.

Хорошо, что Леше нужно было переть Давыдова вниз и всего на один этаж. Лешка волоком втащил его в дверь, дотянул до кровати и разместил на ней в горизонтальном положении. Сидеть Давыдов все равно не мог и, слава богу, уже заткнулся.

Лешка посмотрел на это несчастное существо. Ему будет плохо. С ним всегда так случается, стоит ему перебрать лишний грамм, а от сегодняшней дозы отъехал бы, наверное, и сам железный Лагунов. А завтра Давыдов начнет все сначала — это уже ясно: так просто он не вылечится.

Лешка отлично помнил, как помог ему Данил с Натахой, и вообще, каким Даня был другом. Как притащил он Лагунова сюда с собой в это шикарное место и устроил Наташкин приезд. А Лешка? Почему он не может сделать для него то же самое? Почему бы не попытаться — от Лагунова же не убудет!

И Леша пошел к той малолетке. Он знал, где она живет, Данил рассказывал об этом в тот самый первый день, когда они с Наташкой не хотели его слушать. Но Лагунов запомнил, сразу же обратив внимание на его подозрительное поведение.

По дороге Лешка старался придумать выражения, состоящие не более чем из трех простейших слов. Девчонка сразу показалась Лагунову недалеким созданием, а теперь он окончательно убедился в ее слаборазвитости. Это же какой надо иметь ум, чтобы, учитывая собственные внешние параметры, послать на хрен самого Давыдова. Мало того — по уши влюбленного Давыдова! Правда, Даня говорил, он что-то там такое с ней сделал, но максимум, что он мог сделать — это лишить ее невинности. Ну не сломал же он ей руку! И теперь Лешке нужно как-то поместить в эти рыбьи мозги идею о том, что Даня сильно об этом переживает, и что пора бы ей с ним помириться.

Эля стояла на кухне и жарила картошку. Ей не хочется есть, но это хотя бы убивает время… Она не думает о нем. Но о нем думают ее внутренности, которые обрываются при каждом шорохе, и ее губы, которые шепчут его имя. Что это? Ей опять показалось?.. Нет, это стук в дверь!

Когда она появилась на пороге, Лешка подумал, что она довольно-таки миленькая, хотя, конечно, не настолько, чтобы его шикарный Даня проливал из-за нее слезы.

Эля не знала, что и предположить. Он что, подослал сюда своего приятеля?

«Кажется, она меня не узнает», — подумал Лешка.

— Привет! — торжественно сказал он. — Я Леша! Друг Данила!

— Не кричи, я не глухая. Я тебя помню. Чего надо?

— Можно зайти? Спасибо, — скользнул Леша в двери, не дожидаясь высочайшего соизволения. — Не говори, что я приходил.

— Кому?

— Давыдову, конечно! Если ты ему скажешь — все, добьешь окончательно.

Эля пока мало что понимала, но это уже было интересно.

— Хорошо, — сказала она, — пойдем наверх, я как раз пожарила картошку, только возьми тарелки с буфета.

Когда они уже сидели в ее комнате, разложив ужин по тарелкам, Лешка, с удовольствием уплетая свое любимое лакомство, решил продолжить, сказав, что хоть и не в курсе, что у них случилось, но не сомневается в том, что им необходимо встретиться.

Эля ничего не ела. Она во все глаза смотрела на его большие жилистые руки, на черные густые волосы и немного заросшее, небритое лицо. Как похож он на Золтана, даже по манере разговора! И Леша — лучший друг Данила. Ну а почему она не может с ним посоветоваться? Спросить у него прямо о том, что ее интересует. У Эли второго такого шанса не будет, и пускай Леша думает о ней, что хочет!

— А ты серьезно не знаешь, что было? — начала Эля. — Разве он тебе об этом не рассказывал?

— Конечно, не знаю, раз говорю! Он что, тебя обокрал или что-то сломал тебе? Видишь, нет! Просто влюбился в тебя, что тут особенного? — Лешка улыбался, чувствуя, что она все же способна к двустороннему общению.

— Да?.. — задумалась Эля. — А мне кажется, совсем наоборот!

— Да ты что, радость моя?! Ты б видела его часок назад! Весь наш этаж затопил!

— Как это?..

— Ну как? Ревел белугой и руки обещал на себя наложить, если ты его не простишь. До сих пор откачать не могут!

Эля махнула рукой:

— Все это неправда, но мне все равно. Я хочу у тебя кое о чем спросить, — она опустила глаза. — Только не подумай, что я… просто спросить не у кого больше, понимаешь? В общем, тоже никому не рассказывай, хорошо?

— Лады. Валяй, спрашивай.

Еще немного поколебавшись, Эля собралась с духом и, уставившись Лешке прямо в глаза, уверенным тоном сказала:

— У меня это было в первый раз. Ну ты понял что, да? Мне было очень-очень больно. И что, так будет всегда?

Лешка был поражен. Это что, единственное, что ее беспокоит? И чего же он столько времени потратил?

— Конечно, нет! — обрадовался Лагунов. — Сперва всем больно, а ты как думала? Зато уж потом — не пожалеешь! Лучше Давыдова в этом плане я никого не знаю! — гордо сообщил Лешка. — Ну, по рассказам, конечно!

— Хорошо, — сказала Эля тоном экзаменатора. — Он хочет меня видеть?

— Тьфу ты, черт! Сколько же можно повторять! Конечно, хочет!

— Ну, пойдем тогда!

Лагунов растерялся: результат сильно превзошел все его ожидания, и теперь надо было выкручиваться.

— Нет, знаешь… давай не сейчас! Он устал. Наверное… — Лешка почувствовал, что говорит ерунду, и решил сказать правду: — В общем, ему сейчас не до этого! Он нажрался как свинья.

— Напился? — удивилась Эля и вдруг весело рассмеялась: — Так его откачивают на самом деле?

— О-ой,