Тридцать девять и девять (СИ) - Джим Вестван

Все больше расходясь, Эля судорожно всхлипывала и завывала. Потом решила, что должна успокоиться и не думать больше о произошедшем. Надо взять себя в руки и думать только о будущем. Сжимая зубы от боли, она села на кровати и взяла недопитую бутылку. Налив себе полстакана, она быстро выпила вино несколькими большими глотками и подумала, что никуда, конечно, не поедет — так она покажет, что чувствует себя униженной. Но она не должна позволить этому ничтожеству испортить ей существование! Она будет жить как жила и, слава богу, больше его не увидит.

После второй такой же порции каберне Эля почувствовала, что уже очень устала и хочет спать. Она свалилась на подушку с закрытыми глазами и до утра уже не шевелилась.

***

…Данил тоже устал. Выйдя из ванной, он лег на кровать, но сразу понял, что уснуть ему сегодня не удастся. Он чувствовал себя отвратительно. Он злился на весь мир, но изматывающие мысли не хотели дать ему отдохнуть. Он провалялся часа два, а потом, отчаявшись, пошел курить возле окна. На соседней койке безмятежно сопел Лагунов.

Как же Данил мог такое вытворить? Ну а как он мог этого не вытворить?.. Что он должен был делать, как сопротивляться? Это чудовищная цепь случайных обстоятельств, как будто кто-то специально подстроил все так, чтобы он ее потерял.

Да, он чувствовал, что вовсе не добился своего, а, скорее, достиг обратного результата. Он ее даже не увидел! Но зато он прекрасно помнит, какое на ощупь это горячее, эластичное, гибкое тело, запах которого до сих пор стоит у него в ноздрях. Но, кажется, он почувствовал его, уже выйдя на улицу. Он прекрасно помнит эти сладкие от вина губы и руки, так нежно к нему прикасавшиеся. И вот теперь, когда она захватила его окончательно, когда он не может уже ни о ком другом думать и хочет ее так, как только можно хотеть женщину — она его ненавидит. Она потеряна для него навсегда, он уже не откупится никакими угощениями и подарками, он вообще ничем не откупится! Что бы он теперь ни сделал — она станет ненавидеть его еще больше…

Проснувшийся Лагунов вдруг открыл глаза.

— Че такое-то? — тихо прохрипел он. — Где ты был-то?

— На катере катался, — не оборачиваясь, бросил Данил.

— Укачало, что ли? Ложись спать, Даня, утро уже скоро, — Лешка отвернулся к стене.

Давыдов снова лег на кровать. Правильно, скоро утро, и он должен попытаться все исправить. Хотя бы попытаться. Он пойдет к ней и все объяснит. Наверное, она успокоится за ночь и сможет хотя бы его послушать. Он все равно не придумает сейчас, что именно ей скажет.

Немного успокоившись, Данил закрыл глаза. Пролежав так несколько часов, он снова поднялся и пошел умываться, чувствуя, что для него больше не существует никаких целей и никаких зданий, кроме двухэтажного деревянного домика.

Изображая спящего, Лешка наблюдал за Давыдовым, поскольку давно уже понял, что именно с тем происходит. Он понял это еще тогда, когда Даня привел ее в гостиницу. Лешка понял это раньше его самого, ведь Лагунов уже знал все признаки подобного кретинизма: он помнил, как влюбился в Збруеву. Однако Лешке казалось, что у Давыдова все получается: он вроде был вполне спокойным и вел себя нормально. А сейчас Леша ясно видел, что все наоборот: у Дани какие-то серьезные с ней осложнения. Иначе такой знаменитый ухарь, как Давыдов, не курил бы среди ночи, держа сигарету в дрожащих пальцах, а, скорее, вообще не приходил бы ночевать. И не вскакивал бы спозаранку, напяливая на себя шмотки, в которых он лучше всего смотрится. И не рассматривал бы в зеркале свою отличную, но очень озабоченную харю. Бедняга! Ну, может быть, все и обойдется. Может, он ее уломает или найдет себе еще кого-нибудь… В любом случае, Лешке-то что делать? Только наблюдать.

Эля села на кровати. Уже десять часов. Она спустила ноги на пол и почувствовала, что ей уже почти не больно, и она вполне может перемещаться в пространстве. Настроение у нее было просто ужасное, она совершенно подавлена, однако плакать ей уже не хотелось. Ну зачем он с ней так поступил? Скорее всего, ему никто никогда не отказывал, а если кто-то не хотел — он делал именно так. Удивительно, что он еще на свободе. Кстати, не подать ли на него в суд?

Она даже улыбнулась, представив себе, как будет описывать обстоятельства, при которых произошло это страшное преступление: она пригласила его к себе в комнату, они сидели на ее кровати почти голые, пили вино и мило друг другу улыбались. Потом она начала строить глазки, и он ее поцеловал. Потом помог ей лечь на спинку и раздвинуть ножки. Вот тут-то все и произошло! Она почти смеялась, несмотря на свое общее состояние. Нет, он все равно не должен был так делать! Это, может быть, случилось бы как-то само собой, попозже… Неужели он не мог подождать? Ей было так хорошо, и так мерзко все закончилось. И, опять же, этот его вид спереди! Неужели у них у всех вырастает такой кошмар? И у Золтана, что ли?!.. Нет, лучше бы она этого не видела! И вообще, нашла о чем думать. Со всем этим покончено — ведь он уже не придет…

Вдруг раздался легкий дребезжащий звук: маленький камешек ударил в стекло. Ну почему у нее опять упало сердце?! Ей же все равно! Элина осторожно подошла к окну и стала за занавеску так, чтобы ее не было видно с улицы. Судя по всему, хозяюшки в доме нет — входная дверь закрыта. Она немного наклонила голову: явился, дорогой! Какая наглость — припереться утром после всего, что случилось! Ее сердце уже отчаянно колотилось. Это от ярости!

Он спокойненько стоит и вертит своей бараньей башкой! Нацепил любимую белую футболочку и думает, Эля выпрыгнет из окошка от радости?!

Данил поднял голову.

— Элина, я знаю, что ты дома! Ты должна меня выслушать!

Эля прижалась спиной к стене. Она еще что-то ему должна! И откуда он знает, что она дома? Думает, что она тут сутки слезы проливает? А она, может быть, уже за сто километров отсюда! Сидит себе на бережке и болтает с каким-нибудь отличным парнем! Эля презрительно улыбнулась.

— Я влезу в окно! — Данил вытащил руки из карманов.

Она заколебалась. Нет, она не будет отвечать!