Ответный темперамент - Анна Берсенева

Конечно, если бы не эта уравновешенность, если бы не способность руководить тысячами мелких житейских деталей, то вся ее жизнь пошла бы прахом, и уж конечно, не смогла бы она вырастить дочь, во всяком случае, не сумела бы дать Оле ощущение нормального детства.

Случайная мысль о дочери, как это всегда в последнее время бывало, сразу привела Татьяну Дмитриевну ко всем неслучайным мыслям, связанным с Олей, и сутью этих мыслей была тревога, одна лишь всеохватная тревога.

Она чувствовала, что ее дочь вступает на какое-то зыбкое поле, входит в какую-то область, в которой все не так, как Оля привыкла с детства, и это неминуемо должно разрушить все, что составляло для нее самую суть ее жизни. И надо ли это делать, и что появится на месте руин, и появится ли что-нибудь вообще?.. Этого Татьяна Дмитриевна не знала. Теперь – не знала… Но сознание того, что когда-то, да не когда-то вообще, а в юности, это было ей известно и понятно, – это сознание не случайно бередило ее душу.

Она ходила по комнатам, выключала свет, закрывала окна – Нелли обожала распахивать их, потому что ей нравилось ощущение простора, – и воспоминания кружили ей голову сильнее, чем вино, которое она за компанию с сестрой выпила перед ужином.

Глава 20

Дружба с братьями Саффо переменила Танину жизнь совершенно. Ну да, именно такая фамилия была, оказывается, у ее одноклассника Димы, даже странно, что Таня не сразу ее вспомнила, ведь эта фамилия все-таки была необычна. Впрочем, в классе у них учился, например, мальчик, фамилия которого была Рациборжинский, но Тане не было ведь до него никакого дела.

Вообще же до очень многих вещей и явлений, которых она прежде не знала или не замечала, дело ей теперь было, и случилось это благодаря ее новым друзьям.

Мама сразу заметила перемену, произошедшую в Тане, и если к самой этой перемене она относилась с некоторой настороженностью, то братья Саффо вызывали у нее безусловную приязнь.

Таня сама слышала, как она однажды сказала папе:

– Конечно, эти мальчики плоть от плоти здешнего мира, но в них все же есть то лучшее, что и должно быть присуще юности. А тому, что Танечка наконец покинула свою башню из слоновой кости, я рада. По крайней мере, теперь я уже не так мучительно чувствую нашу вину перед нею.

– Вину перед Таней мы не должны чувствовать уже потому, что в Европе война, – помолчав, ответил папа.

Он только что вернулся с ночного дежурства в больнице, поэтому его голос звучал устало и однотонно. В отличие от папиного, на невнимательный слух невозмутимого, у мамы голос был нежный и какой-то беспомощный, и к тому же в нем всегда слышались вопросительные интонации.

– Я понимаю, Митя, – сказала она этим своим прекрасным голосом. – Понимаю, что ты прав и мы правильно сделали, что приехали в Москву. Но радоваться этому я не могу. Ты же видишь, как здесь… все.

Что ответил папа, Таня уже не слушала: этот разговор происходил тридцать первого декабря, и она думала только о том, что родители вот-вот уедут в Тавельцево, а она сможет наконец протелефонировать Диме с Женей, чтобы они приходили наряжать елку и готовиться к празднику. А Анеля придет к назначенному времени сама, потому что у них в квартире нет телефона, и Боря Коновницер тоже придет, и Леночка Сумарокова. В новогоднюю ночь в квартире Луговских должна была собраться большая компания, и неудивительно, что Таня считала минуты до родительского отъезда и чуть не подпрыгивала, сидя на стуле в своей комнате.

Мама предлагала ей встретить Новый год в тавельцевском доме, но Таня даже слышать об этом не хотела. Вообще, покупка дачного дома под Клином обрадовала ее лишь в одном отношении – что родители стали проводить там много времени. То есть в основном это относилось, конечно, к маме, но Тане и ее отсутствия было достаточно, потому что папа, даже если и не уезжал в Тавельцево, то все равно сутками пропадал на работе, а значит, не мог помешать ей собирать в квартире друзей. Пожалуй, и будь папа дома, он не стал бы этому препятствовать, но ведь каждому понятно: если родители дома, это уже совершенно не то, хотя бы они и сидели тихо в кабинете.

В общем, Таня делала вид, будто читает у себя в комнате, а сама считала минуты до родительского отъезда, и минуты эти тянулись невыносимо долго.

И мамины наставления о том, чем следует заправить салаты, которые уже приготовлены и стоят в холодном шкафу под подоконником, или где взять елочные игрушки, казались ей пустыми и ненужными, и ее чуть до слез не довело то, что папа забыл бритву и вернулся за ней уже с улицы… Наконец они уехали!

Таня бросилась к телефону. Когда она набирала номер, от нетерпения у нее дрожали руки.

– Дима, – торопливо проговорила она в трубку, как только Берта Яковлевна, соседка Саффо по коммунальной квартире, позвала его к телефону, – если вы готовы, то можете приходить. Я вас жду.

– Иду! – воскликнул Дима. – И Борька у нас уже, мы с ним вместе придем.

Таню немного насторожило это «иду» – что бы оно означало? Она в нетерпении переминалась с ноги на ногу в прихожей и распахнула дверь, не дожидаясь звонка, как только услышала на лестнице быстрый топот.

На лестничной площадке стояли только Дима и Боря Коновницер. Жени не было.

Наверное, на лице у Тани появилось такое выражение, что Дима быстро сказал:

– Женька на соревнованиях с утра. На лыжных, в Яхроме. Он как только вернется, так сразу сюда.

Впрочем, может быть, никакого особенного выражения на Танином лице и не было, все-таки она умела владеть собою, а просто Дима всегда каким-то странным образом угадывал про нее все, что надо и не надо.

То, что лыжные соревнования проводятся в самый день праздника, не вызвало у Тани удивления. Она уже знала, что отмечать Новый год в СССР разрешили лишь пару лет назад, а до того он считался буржуазным праздником. У них в семье Новый год тоже не праздновали, но не из-за его буржуазности, а лишь потому, что праздновали Рождество. Но никогда накануне домашнего Рождества, которое она очень любила, Таня не была охвачена таким счастьем, вернее, таким предчувствием счастья, как сегодня. То есть каким она была охвачена сегодня еще десять минут назад…

– Женька сразу сюда придет, – повторил Дима. – Прямо сразу с электрички.

– Да-да, – кивнула Таня. – Проходите.

Гости притащили с собой большую коробку с хлопушками, за которыми Дима вчера до ночи стоял в очереди в ЦУМе. Борька, у которого все из рук валилось всегда, сразу же эту коробку опрокинул, а когда принялся собирать рассыпавшиеся по комнате хлопушки, то по неловкости взорвал целых три штуки, засыпав все вокруг разноцветным конфетти. Дима сердился на бестолкового Борьку, Таня смеялась, но на душе у нее было тревожно: ей почему-то казалось, что Женя не придет. Хотя – ну куда бы ему деваться в новогоднюю ночь?

Потом пришла тихая Анеля, потом шумная Леночка Сумарокова, она привела с собой двух молодых людей, которые выглядели очень взросло. Пока они снимали куртки в прихожей, Леночка интригующе шепнула Тане, что Волик и Сережа уже студенты, один из ИФЛИ, то есть он филолог или даже философ, она точно не расслышала, и к тому же пишет стихи, а другой с математического факультета МГУ, что оба ужасно умные и что лично ей больше нравится Волик, но вообще-то пригласила она их не столько ради себя или Тани, сколько ради Анели, которая даже с кошкой стесняется познакомиться, так и просидит всю жизнь в девочках-отличницах.

Леночка сразу же пристроила студентов и Анелю к делу – украшать елку и гостиную, а сама отправилась вместе с Таней в кухню заправлять салаты. Красная от смущения Анеля попыталась было тоже улизнуть в кухню, но Леночка решительно вернула ее обратно и велела мальчикам сделать так, чтобы Анеля не скучала. А в кухню увела Диму, заявив, что он понадобится для суровой мужской работы – чистки картошки.

В общем, в квартире воцарился тот прекрасный переполох, который сопутствует молодости и празднику, даже взятым по отдельности, и лишь усиливается, когда молодость и праздник соединяются.

И все было хорошо, только Жени не было, а значит, все было для Тани плохо.

Елку нарядили быстро, салаты были уже готовы, и даже картошка – Таня не знала, а Леночка сразу это обнаружила – была уже почищена домработницей Мотей, которая приходила сегодня утром, чтобы убраться к празднику. Но все-таки нашлись еще мелкие дела вроде того, например, чтобы охладить шампанское или нарезать хлеб, и Таня ими, разумеется, занималась и совсем потеряла счет времени. А когда она спохватилась и побежала в родительскую спальню переодеваться, то стрелки часов уже приближались к двенадцати.

Платье для этого праздника, для первого Нового года в Москве, ей дала мама, и это было настоящее парижское платье, которое графиня Татищева подарила своей милой крестнице Ниночке Поливановой, когда та выходила замуж за доктора Луговского, будущего Таниного папу.