Ответный темперамент - Анна Берсенева

Впрочем, все это имело значение лишь много лет назад, а теперь в Неллиной жизни имел значение единственный мужчина – сын Иван. И то, что он не женат – Нелли считала, из-за своей дурацкой работы, – очень ее удручало. Иван был океанологом, и, несмотря на собственную взбалмошность, она считала, что мужчине в его возрасте пора бы заняться чем-нибудь более практическим.

– Тань, у тебя что, правда картошка растет? – закричала она, едва открыв калитку.

Татьяна Дмитриевна дождалась, пока Нелли дойдет от калитки до крыльца, и ответила:

– Не растет, а уже выросла. И мы ее уже убрали, в сентябре еще. Для тебя целый мешок приготовлен.

– Восторг! – восхитилась Нелли.

– Никакого восторга, – усмехнулась Татьяна Дмитриевна. – Подмосковная картошка на мыло похожа, не разваривается даже. Только в салат и годится. Здесь же глинозем сплошной.

– Ну, ты все тамбовские черноземы забыть не можешь, – засмеялась Нелька. – Картошка на них, безусловно, растет хорошая, но это не делает их привлекательными для постоянного проживания. Что поделать, нет в этом мире совершенства.

– Я знаю, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Пойдем обедать.

Пока старшая сестра накрывала на стол – октябрь стоял такой теплый и светлый, что весь ее день по-прежнему проходил на веранде, – младшая бродила по саду. Оттуда то и дело доносились ее восхищенные возгласы.

– У тебя до сих пор на розах бутоны! – сообщила она, наконец поднимаясь на веранду. – Они что, еще расцветут?

– Если заморозков не будет, то расцветут. Я эти розы в Клину купила, они районированные.

– Фантастика!

– Практически звездные войны, Нинка бы сказала, – усмехнулась Татьяна Дмитриевна.

– А ты приземленная натура, – тут же заявила Нелли. – Не умеешь восхищаться красотой. Даже той, которую сама создаешь.

– Просто я уже старая, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Между мной и жизнью прокладка уже слишком большая, ее трудно пробить. Во всяком случае, розами.

– Ну, не знаю, – пожала плечами Нелли. – А по-моему, ты и в молодости была невозмутимая.

– В молодости – не была. Я была импульсивная и капризная. Садись, Неля, а то картошка остынет.

– Нет, вот этого я никогда не пойму! – воскликнула Нелли.

– Чего – этого?

– Я же не предупредила, что приеду. А у тебя картошка горячая ровно в ту минуту, когда я поднимаюсь на веранду. Как такое может быть?

– Очень просто, – пожала плечами Татьяна Дмитриевна. – Ты приехала в обеденное время. Если я никого не жду, то ем чаще всего картошку, потому что с ней возни мало и потому что я к ней, и правда, с тамбовских времен привыкла. Что в этом странного?

– Если разобрать все подетально, то странного ничего. А в целом у тебя получается немыслимо гармоничная жизнь. Что ни говори, Тань, а ты всегда была дико уравновешенная.

Нелли села за стол и принялась накладывать себе на тарелку картошку, которая исходила аппетитным паром и ничуть не напоминала мыло.

– Не то что я, – уточнила она. И, заметив обливную мисочку с солеными огурцами, восхитилась: – О, и огурцы еще! Тоже свои, конечно? Таня, ты уникум. Мне вот лень с дивана соскрестись, особенно по утрам.

– Не гневи Бога, Неля, – улыбнулась Татьяна Дмитриевна. – Ты – воплощенная молодость. Всегда такой была и всегда будешь.

– Все-таки дети напоминают родителей, – сказала Нелли. Она следовала за собственными мыслями прихотливо и без объяснений, которые считала излишними. – Вот, например, Ванька мой без царя в голове. В кого это? В меня, конечно. Правда, мне никогда не приходило в голову таскаться по океанам непонятно чего ради, но по сути он мой. А Оля у тебя рассудительная, без губительных порывов. Не в отца же своего распрекрасного она такая удалась – только в тебя.

Татьяна Дмитриевна не сдержала улыбку. Губительные порывы! Нелька в самом деле оставалась верна себе. Кто, кроме нее, сумел бы произнести такую мелодраматическую фразу естественно, без тени пошлого пафоса?

Но улыбка ее сразу и угасла.

– Не знаю, Неля, – сказала она. – Насчет Оли – не знаю. Да, мне тоже казалось, что она рассудительна и уравновешенна.

– Казалось? – переспросила Нелли. – А на самом деле не так, что ли?

– На самом деле… Не знаю. Теперь – не знаю. По-моему, она влюбилась.

– Ничего себе! – ахнула Нелли. – Оля – влюбилась?! В смысле, не в Андрея, а в постороннего мужчину? Да быть такого не может! Ты, Тань, путаешь что-то.

– Хотелось бы, чтобы так. Но похоже, что не путаю.

– Она тебе что, сама сказала?

– Нет, конечно. Оля все-таки есть Оля, она о таких вещах говорить не станет, даже со мной. Но она в таком смятении, что и Нинка, наверное, заметила бы. А мне такое ее состояние не заметить было бы странно.

– А Андрей?

– Я его давно не видела. Может, и для него это тоже не тайна.

– Думаешь, Оля завела любовника и сразу мужу про него рассказала? – хмыкнула Нелли. – Вряд ли. Не дура же она, в самом-то деле.

– Что рассказала – не думаю. Но что Андрей сам догадался – не исключено.

– Ну да, он же психолог, – согласилась Нелли. – И вообще, он умный.

– Он тонкий, – заметила Татьяна Дмитриевна. – Не более того. Но, правда, и не менее.

– Ой, я этих ваших сложностей не понимаю, – махнула рукой Нелли. – Тонкий, умный… Это одно и то же.

– Нет. Это разные вещи.

– Ладно, тебе виднее. Только сейчас не до теорий, по-моему. Разведутся – будешь знать. А что, с Ольки станется и от мужа уйти, и броситься в омут безумной любви, – все с той же естественной интонацией сказала Нелли. – Известно же, кто в тихих омутах водится. Правда, к Ольге нашей я это никогда не относила. Выходит, зря. Ну и молодец! – заключила она. – Сильные чувства бодрят, согласись. А то мне Ольку всегда прямо жалко было, если честно. Всю жизнь знать одного-единственного мужчину… Бр-р, даже представить страшно!

Сестра была в своем репертуаре. Татьяна Дмитриевна даже улыбнулась, хотя при мысли о дочери улыбаться ей совсем не хотелось.

– Ты ее осуждаешь, что ли? – заметив, что по ее лицу пробежала тень, удивилась Нелли.

– Я не осуждала бы ее, даже если бы она… Ну, не знаю, что сделала. Дочь есть дочь, здесь и объяснять нечего. Но мне ее страшно жалко. Это тебя такого рода чувства всегда бодрили. А Олю они только мучают. Она на тень стала похожа. Будь сейчас девятнадцатый век, ее чахотка в могилу свела бы. Не дай бог, конечно.

– А я ничего и не заметила… – задумчиво проговорила Нелли. – Я же с ней дня три назад по телефону разговаривала. Голос у нее был как всегда. Рассказывала, что купили ей машину, что она уже всюду сама ездит. К тебе-то она приезжает хотя бы?

– Приезжает. Но я вот именно вижу, что она при этом совершенно не здесь. И что она измучена до крайности, тоже вижу.

– Но почему? – воскликнула Нелли. – Не понимаю!

– Я тоже не до конца понимаю. Могут быть самые простые житейские причины. Например, мужчина, в которого она влюбилась, женат, дети у него, возможно. Но, боюсь, дело не только в этом.

– А в чем еще?

Татьяна Дмитриевна поколебалась, прежде чем ответить. Нет, она никогда не считала сестру глупой, и вообще, они и всегда были близки, а с возрастом эта душевная близость становилась все сильнее. Но она и сама не могла подобрать точных слов для той тревоги, которая на ее глазах снедала Олю. И была почти уверена, что такая вот мучительная тревога, черная лихорадка, не может иметь одну лишь житейскую подоплеку.

– Не знаю я, Неля, – вздохнула она. – И главное, что меня при этом беспокоит: у меня такое ощущение, что когда-то я это знала. А теперь и правда как будто воздушная подушка между мной и жизнью проложена… Не знаю!

– Ты не волнуйся, Тань, – сочувственным тоном сказала Нелли. – Я у тебя сегодня переночую, можно?

Татьяна Дмитриевна всегда брала себя в руки быстро, и это тоже не изменилось в ней с годами.

– Конечно, – сказала она. – Я тебе давно говорю, перебирайся сюда совсем. Мария ведь для нас всех этот дом купила.

– Ну уж нет, – хмыкнула Нелли. – Здесь, конечно, и природа, и милые воспоминания детства, но я человек урбанизированный. Эти ваши цветочки-кусточки я могу терпеть дня три подряд, не больше, а потом они на меня тоску нагоняют.

До вечера Нелли гуляла в саду и у реки, потом сидела в гостиной у камина и читала шпионский детектив, который привезла с собой, потому что «у тебя здесь, Таня, и книг-то нормальных нет, одни мемуары замшелых старух». Уснула она сразу же, как только легла в кровать: свежий воздух действовал на нее как молниеносное снотворное. Татьяна Дмитриевна это знала, а потому, прежде чем самой отправиться спать, поднялась в гостевую комнату, убрала с Неллиного одеяла открытую книжку и выключила свет.

«Я в самом деле держу в голове тысячи мелочей, и теперь меня это уже даже не угнетает, – с ощутимой насмешкой над собою подумала она. – Права Неля, я всегда была гармонична до отвращения. Во всяком случае, на том отрезке жизни, когда она уже была взрослой настолько, чтобы делать осмысленные выводы. Да, к тому ее возрасту я и правда уже стала дико уравновешенной. А что еще мне оставалось?»