Грешные намерения - Элизабет Хойт

— Нет, — прорычал Лазарус, сознавая, что походит на собаку, стерегущую свою кость.

Сент-Джон спросил:

— А она знает о ваших намерениях?

— Узнает. — И Лазарус, повернувшись, схватил миссис Дьюз за плечо, перебивая ее на полуслове. — Прошу прощения, джентльмены. Мне надо найти для миссис Дьюз самое удобное место.

— Конечно, — ответил сэр Генри, но Лазарус уже уводил ее.

— Что вы делаете? — Миссис Дьюз, казалось, была им недовольна. — Я только начала обсуждать количество свежих овощей, которое мы каждый месяц закупаем для приюта.

— Страшно интересная тема, не сомневаюсь.

Ему хотелось сесть, он нуждался в отдыхе. Проклятая рана в плече болела.

Темперанс свела брови.

— Я им надоела? Поэтому вы вмешались? На его губах мелькнула улыбка.

— Нет. Они, кажется, с большим удовольствием слушали бы вашу лекцию об одежде и питании детей до самого утра.

— Гм. Тогда почему вы увели меня?

— Потому что всегда выгоднее оставлять покупателя с неудовлетворенным желанием, — шепотом объяснил он, наклонившись к волосам над ее ухом. Глупая красная лента, вплетенная в блестящие локоны, раздражала его, и он в какую-то безумную минуту захотел выдернуть ее. И посмотреть, как волосы упадут Темперанс на плечи.

Ее лицо было так близко, что он видел золотые искорки в ее светло-карих глазах.

— И много вы продали, лорд Кэр?

Она дразнит его, эта праведная христианка. Неужели она его совсем не боится? Неужели она не чувствует, какие черные мысли кипят в глубине его души?

— Несколько… идей, — ответил он.

Она склонила голову набок и посмотрела на него с любопытством:

— Вы продавали идеи?

— Образно говоря, — сказал он и подвел ее к двум стульям в конце первого ряда. — Я являюсь членом нескольких философских и научных обществ. — Он усадил ее и, расправив полы камзола, сел рядом. — Защищая свою точку зрения, вы продаете ее вашим оппонентам, если вы меня понимаете.

Он не упомянул другой тип «продажи», которой занимался, он соблазнял женщин проделывать такие вещи, о которых при других обстоятельствах они никогда бы даже не подумали.

— Думаю, я понимаю, что вы хотите сказать. — Глаза миссис Дьюз весело загорелись. — Признаюсь, я не вижу вас в роли торговца идеями, лорд Кэр. И в этом проходят ваши дни? В спорах с другими учеными джентльменами?

— И в переводах с различных греческих и латинских рукописей.

— Каких?

— Поэзия большей частью. — Он взглянул на нее. Неужели ей и в самом деле интересно?

Она оживилась и спросила:

— Вы пишите стихи?

— Я перевожу их, это совсем другое.

— А я бы сказала, что есть что-то общее.

— Что же?

Она пожала плечами:

— Разве поэты не думают о размере, рифме и подходящих словах?

— Разумеется.

Она посмотрела на него, улыбнулась, и у него перехватило дыхание.

— Я думаю, что переводчик тоже должен обращать внимание на эти вещи.

Он был поражен. Откуда она знает, эта простая женщина из совсем другой жизни? Как она одной фразой выразила его страсть к переводам?

— Полагаю, вы правы.

— В вашей душе скрывается поэт, — сказала Темперанс. — Вот уж никогда бы не подумала.

Теперь она определенно дразнила его.

— А… — Он вытянул свои длинные ноги. — Вы не знаете обо мне очень многое, миссис Дьюз.

— В самом деле? — Взгляд, брошенный за его плечо, подсказал Кэру, что она смотрит на его мать, в уголке беседующую с леди Бекинхолл. — Например?

— Я питаю неестественную любовь к марципановым сладостям.

Он скорее почувствовал, а не услышал, как она хихикнула. И от этого тихого, невинного звука на него повеяло теплотой.

— Я сто лет не пробовала марципановых сладостей, — тихо сказала Темперанс.

И ему вдруг страшно захотелось купить ей целую коробку только ради того, чтобы посмотреть, как она будет их есть. Ее губы станут сладкими от сахара, и она будет облизывать их. Одна эта мысль возбудила его.

— Расскажите о себе что-нибудь еще. Только правду. — Она смотрела на него таинственными бледно-карими глазами. — Где вы родились?

— В Шропшире. — Он смотрел в сторону, туда, где его мать что-то говорила другой леди. Она подняла голову, и в ее седых волосах блеснули драгоценные камни. — Фамильное гнездо моей семьи находится около Шрусбери. Я родился в Кэр-Хаусе, доме наших предков! Говорят, я был плаксивым, слабым ребенком, и отец отослал меня к кормилице, почти не надеясь, что я проживу и неделю.

— Видимо, ваши родители беспокоились о вас.

— Нет, — равнодушно сказал он, все это было старо как мир. — Я пробыл у кормилицы пять лет, и мои родители навещали меня только один раз в году, на Пасху. Я это помню, потому что отец обычно запугивал меня до безумия.

Он не понимал, зачем рассказывает ей об этом; едва ли он выглядел в этом рассказе героем.

— А ваша мать? — осторожно спросила Темперанс. Он с любопытством взглянул на нее.

— Она, конечно, сопровождала отца.

— Но… — Темперанс задумалась, как будто пытаясь разгадать какую-то загадку. — Она была ласкова с вами?

Он удивился. Ласкова?

Он снова взглянул на мать, теперь пробиравшуюся к своему месту. Ее движения были образцом холодной элегантности. Представить свою мать, ласкающей кого-то, было абсурдом.

— Нет, — терпеливо объяснил Кэр, как будто излагая сложности английской денежной системы китайцу. — Они приезжали не для того, чтобы обласкать меня. Они приезжали проверить, достаточно ли хорошо накормлен и ухожен их наследник.

— О, — тихо сказала Темперанс. — А ваша няня? Она вас любила?

Вопрос вызвал новую волну боли, прокатившуюся по его телу, оставив страшное, ни с чем не сравнимое ощущение, за которым последовала боль в плече. — Я не помню, — солгал Кэр.

Темперанс открыла рот, словно собираясь еще о чем-то расспросить его, но Кэр перебил:

— А вы, миссис Дьюз? Как вы росли?

Она поджала губы, как будто не хотела, чтобы их разговор принял другое направление. Затем вздохнула.

— Я родилась здесь, в Лондоне, недалеко от приюта. Отец был пивоваром. В семье было шестеро детей: Верити, Конкорд, который стал пивоваром, Эйса, я, потом Уинтер и моя самая младшая сестра, Сайленс. Когда я была маленькой, мой отец познакомился с сэром Стенли Гилпином, и под его патронажем основал детский приют.

— Прелестная сказка, — заметил Лазарус, не сводя глаз с ее лица. Она рассказывала свою историю как выученную наизусть. — Но в ней почти ничего не говорится о вас.

— Но, кроме этого, больше нечего рассказывать, — удивилась Темперанс.