зачтении манифеста об отречении плакали, другие отказывались присягать Временному правительству и требовали убрать с полковых знамен императорские вензели (Головин Н. Н… С. 343). С отречением Николая II оборвалась мистическая связь между царем и Богом, своим отречением царь противопоставил себя Отечеству, народу и армии. Генерал Келлер: «3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от престола. Прикажи, придем и защитим Тебя» (Кобылин… С. 431). Генерал Шкуро: «Драгуны, казаки и гусары готовы были идти на выручку императору» (Кобылин… С. 431). Генерал Иванов (командующий Юго-Западным фронтом): «Самое величайшее бедствие — это отказ царя от царства… войска на фронте стоят спокойно, брожений не было» (Кобылин… С. 331). Многие командиры хотели спасать императора, кроме него самого! С отречением в головах людей началась смута, потеря ориентиров, резкое падение дисциплины, массовое дезертирство с фронта и отказ солдат идти на фронт. В считаные недели фронт покинули около двух миллионов солдат (Головин… С. 353). К марту 17 года армия была уже политизирована и заражена, особенно Центральный и Северный фронты, антицаристскими настроениями, вызванными постоянными военными неудачами предшествующих лет, закономерно связывая их с бездарным руководством страной царя, царицы и их бестолковых министров. Антимонархические настроения подогревались и антимонархической литературой, гулявшей среди воинских частей. Недалекий Николай II запретил в армии иметь агентуру, которая бы выявляла разносчиков разложенческой заразы, подрывавшей дисциплину и авторитет власти (Курлов П. Г. Гибель императорской России. М.: Современник, 1992. С. 19). И в канун отречения фронтовые части внутренне были готовы к свершению переворота. Поэтому было довольно затруднительно выделить среди них готовых к защите прогнившего строя. Есть мнение генерала Лукомского, что для подавления восстания необходимо было ехать в Особую армию, снимать с фронта надежные части и только после этого попытаться силой оружия навести порядок в столице и в Москве. Но для этого пришлось бы оголить фронт, что было немыслимо без заключения позорного мира, на который Николай II никогда бы не пошел (Германия дважды предлагала Николаю II почетный мир, но он отказался — интересы Франции и Англии ему были дороже России (Жевахов… Т. 1. С. 91)), да и времени потребовалось бы немало — около двух недель. За это время революция успела бы перекинуться и на фронт, и в центральные губернии без явных перспектив ее подавления (АРР. Т. 2. С. 22). Николаю II не хватило решительности для продолжения борьбы за власть, кровопролитию он предпочел отречение, оно стало тем импульсом, который вызвал общий разброд в солдатских умах и ускорил падение воинской дисциплины, братание, дезертирство и прочие язвы разложения. Только умственный дегенерат мог допустить мысль, что с самосложением с себя всех полномочий монарха армия, уставшая от многих поражений, истекающая кровью, армия — опора трона — проникнется вдохновением и с еще большей самоотдачей начнет исполнять союзнический долг — спасать союзников, отвечавших только изменой. Известно, например, что английские спецслужбы принимали активное участие в организации беспорядков в канун Февральского переворота (Миллер… С. 524). Запасные солдаты (двести тысяч! — Б.) петербургского гарнизона получали с конца 1916 года до конца февраля 1917 года по 25 рублей ежедневно из революционного фонда (Кобылин… С. 172). Посол Англии Бьюкенен у себя часто собирал «прогрессистов», готовя заговор против царя, выступление было назначено на 22 февраля 1917 года (Кобылин… С. 172). Вырубова: «Николай II заявил мне, что он знает, что английский посол Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против их величеств (царя и царицы) с участием великих князей в его посольстве; что он намерен послать телеграмму королю Георгу с просьбой воспретить английскому послу вмешиваться во внутреннею политику России. Просить же об отзыве посла было бы слишком “резко”, по выражению его величества» (Кобылин… С. 214). И это реакция царя на заговор против него! Петр I головы бы поотрубал такому послу и его собеседникам, а Николаша-размазня не находит адекватного ответа злоумышленникам, посягнувшим на царя. В это же время английский министр снабжения не скрывал радости по поводу того, что «под грохот германских пушек рушатся тысячелетние оковы русского народа» (Алферьев… С. 97). Сильная монархическая Россия им была не нужна. Предупреждал же германский кайзер Николая II, что «лондонским бакалейщикам» доверять нельзя! Нельзя было доверять и «галльским петухам». Вскоре после окончания мировой бойни в Париже великий князь Александр Михайлович хотел встретиться с главами союзных государств. Премьер-министр Франции Клемансо отказал в приеме, Англия не дала визы для встречи с сестрой императрицы Марии Федоровны — вдовствующей королевой Александрой. Его попытки убедить бывших союзников вмешаться в гражданскую войну в России успеха не имели. Всем было не до России. «Союзники» готовились к конференции победителей, Россия выпала из их игры и никого не интересовала. Она нужна была, когда враг стоял под Парижем. С тех пор лицемерная политика Запада к России не изменилась ни на иоту.
Итак, престол брошен, армия и народ тоже. Пора отправляться к семье, где больные дети. Но прежде чем оставить ставку, здесь же, в Могилеве, происходит последняя встреча уже обывателя Николая со своей матерью Марией Федоровной. Встреча во многом символическая, дорисовывающая последний штрих в портрет последнего российского царя. Мать рыдает, сын молча стоит, курит, смотря себе под ноги (Скотт… С. 250): провинившийся великовозрастный недоросль — набедокурил и просит прощения у матери, много раз предостерегавшей о гибельности внутренней и внешней политики его для династии и России. Не внял. Недорослем взошел на престол, недорослем его бросил. Ничему не научился, ничего не понял. И вот финал, правда, еще не окончательный, окончательный будет в Ипатьевском доме в Екатеринбурге.
В гибели династии Романовых виноват не только Николай II, ответственность ложится и на весь царствующий дом, представители которого в течение многих лет были свидетелями безответственного руководства империей царствующей четы. Делали правильные выводы, что подобное руководство грозит гибелью династии и России. Но дальше этого не шли. Подошли к краю пропасти — и замерли, словно парализованные разверзшейся у ног бездной. Мобилизоваться бы, объединиться единой волей и решиться на замену никудышного правителя, как их более решительные предки в лице Екатерины II или Александра I. Ведь даже народ подсказывал им выход: летом 1915 года решительно настроенная толпа на Красной площади в Москве требовала отправить царицу в монастырь, а главнокомандующего великого князя Николая Николаевича провозгласить Николаем III (Мэсси… С. 274)! Не прислушались к «Божьему гласу», не мобилизовались, не объединились во спасение себя и России. Да и кем можно было заменить «второго Федора» на престоле? Брат Николая II великий князь Михаил Александрович, ближайший претендент на престол,
