Солнце в воротах храма. Япония, показанная вслух - Дмитрий Викторович Коваленин

этом восторженно писали ведущие парижские газеты. Подражая японским мотивам, в Европе начали создавать специальную моду «а-ля Жапон».

В 1988 г. в Париже начал выходить журнал “Le Japon artistique”, причём сразу на трёх языках – французском, английском и немецком. Богато иллюстрированное, это издание публиковало серьёзные научные статьи о проблемах изящного и прикладного японского искусства – гравюрах укиё-э, японской керамике, мечах, гребнях, миниатюрной скульптуре нэцке, архитектуре и театре.

Разумеется, влияние было взаимным. Японцам, которые поначалу буквально захлебнулись в новом информационном потоке, потребовался не один десяток лет, чтобы разобраться в иерархии ценностей и образном строе западной культуры. И уж тем более – в таких, на первый взгляд, «чисто западных» категориях, как права женщин на социальное равенство с мужчинами.

Первый серьёзный прорыв в борьбе за гендерное равенство в Японии совершил школьный директор из Ямагаты, христианский просветитель из Нарусэ́ Дзиндзо́ (1858–1919 гг.). В 1888 г. он создал первый в японской истории женский колледж в Осаке. После чего поехал обучаться в США, а вернувшись обратно, уже в Токио, в 1901 г., основал ещё и первый в Японии женский университет. В своих работах о необходимости реформировать японское образование он, в частности, писал:

«Женщины должны быть воспитываемы не только как женщины, но и как члены общества и гражданки. До сих пор наше женское образование хромало в этих пунктах. […] Впредь мы должны расширять кругозор женщины в этом смысле и укреплять в ней сознание, что она член общества, и должна прямо или косвенно приносить пользу государству».

Так, основой женского образования становится концепция «хорошей жены, мудрой матери», или рёса́й кэмбо́, которая гласит, что женщина обязана, в равной степени успешно, как справляться со своими домашними обязанностями – так и работать на благо семьи и государства.

При этом, что важно, «хорошими женами» и «мудрыми матерями» должны были становиться лишь девочки из обеспеченных семей. От крестьянских девушек образованности не требовали. Хотя именно их нанимали на фабрики за гроши, обеспечивая индустриализацию страны. В беднейших семьях дочери нередко попадали в сексуальное рабство, поскольку отношение к торговле секс-услугами в Японии ещё долго оставалось весьма терпимым.

Во время русско-японской войны возникают женские патриотические ассоциации, выходят книги о том, как женщины могут помочь своей стране «на домашнем фронте». Такой идеал общественного устройства определял жизнь женщин в Японии вплоть до поражения во Второй мировой войне.

Но Запад Западом – а посмотрим на карту. Ближайшим Западом для японцев начала ХХ в. стала всё-таки Россия. Со всеми её ничуть не менее серьёзными и трагическими революционными изменениями. Столь же парадоксально, сколь и закономерно – на японскую литературу рубежа XIX–XX вв. оказали огромное влияние Чехов, Тургенев и Достоевский. И в целом русско-японская война – как это случается при любых войнах, к счастью или к сожалению, – подстегнула интерес японцев к русской литературе и академическому театру.

Многие женщины получили возможность жить и учиться за границей, а по возвращении на родину так или иначе влиять на ситуацию в японском обществе.

Каё Сэнума – символ «новой японской интеллектуалки»

Весьма характерно, что первым переводчиком русской литературы на японский стала женщина. Именно в её переводе в 1915 г. впервые в Японии прозвучал чеховский «Вишнёвый сад», который по ставили на сцене «Императорского театра» и показывали ежедневно с полным аншлагом три недели подряд.

В целом же, биография Каё Сэнумы (1875–1915 гг.) – прекрасный пример «новой женщины», отстаивавшей своё право на голос, взгляды и стиль жизни уже меняющейся, но всё ещё очень патриархальной стране. Молодая православная японка, сумевшая своими эрудицией и трудолюбием повлиять на умонастроения Японии начала ХХ в. – настоящий общественно-исторический феномен.

Официально русский язык в Японии тогда ещё не преподавали. Обращённая в православие родителями, Каё обучалась у самого архиепископа Николая Касаткина, легендарного миссионера и основателя Православной церкви в Японии. По-русски говорила блестяще, дважды посещала Россию. А к 30 годам зарекомендовала себя ещё и крепким прозаиком, пройдя отличную школу у одного из серьёзнейших романистов конца XIX в. – Коё Одза́ки. Сначала (в их совместном переводе) на японском впервые «заговорила» Анна Каренина. А затем Каё стала работать самостоятельно – и всю дальнейшую, хотя, увы, короткую жизнь посвятила японификации пьес и рассказов Чехова, а также малой прозы Достоевского, Тургенева и Куприна.

Не менее бурно складывалась и её личная судьба. В те годы православие как образ жизни в Японии неизбежно означало «путь бунтаря». Когда Каё было восемь, прах её матери, скончавшейся от туберкулёза, отказались хоронить в семейной могиле. Всю молодость окружающие смотрели на неё косо, и жить приходилось в режиме жёсткого противостояния «сэкэну» – японской молве. Как везде и во все времена, малограмотная публика на дух не переносила странных интеллигентов, почитавших чужого бога и зубривших язык непонятной страны, «с которой, к тому же, мы ещё и землю никак не поделим». А в 1909 г., уже после русско-японской войны, в одной из столичных газет даже опубликовали клеветническую статейку, выставлявшую Сэнуму и её мужа шпионами России. Но Каё, наплевав на скандал, тут же отправилась в одиночку во Владивосток, откуда почти три месяца вела репортажи для газеты «Ёмиури» о жизни российского Приморья.

Детей у неё было трое, причём третью дочь она родила от любовника на 10 лет младше её – русского студента, учившегося в Токийском университете. Случилось это в 1911 г., после чего она – опять же в одиночку, но уже с новорожденной дочерью на руках! – вновь доплыла на судне до Владивостока, откуда поездом по Транссибирской магистрали за три недели добралась до Санкт-Петербурга. Там она провела почти полгода, преподавая японский язык и подрабатывая в магазине на Невском. В свободное время продолжала переводить – а также активно посещала русские оперу и театр, которым посвятила несколько программных эссе.

Увы, от сурового климата Северной столицы её хронический туберкулёз обострился, и к осени ей пришлось вернуться на родину.

Скончалась Каё Сэнума от осложнений при родах четвёртого ребёнка, прожив на этом свете всего 40 лет.

Разумеется, уже к 1930-м годам чеховских переводчиков в Японии стало по пальцам не перечесть.

Но благодаря Каё Сэнуме и её неутолимой «жажде жизни» японское общество получило Чехова именно в тот исторический момент, когда нуждалось в нём острее всего.

* * *

Увы, демократическим преобразованиям Мэйдзи не суждено было длиться долго. В Первой мировой войне Япония приняла сторону Антанты – и принялась активно расширять свои территории, захватывая вокруг себя буквально «всё, что плохо лежит».

Да, реставрация Мэйдзи превратила Японскую империю в индустриальную мировую державу. Но «родовые пятна» самурайского мачизма давали о себе знать ещё очень долго. После победы в японо-китайской (1894–1895 гг.) и русско-японской (1904–1905 гг.) войнах Япония захватила Корею, Тайвань и южный Сахалин.

И даже внутри страны