Архангелы и шакалы - Казимир Дзевановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие композиции повторяются, особенно изображения богоматери, а также сцены, в которых она или святые благословляют нубийских царей или фарасских епископов. У некоторых фигур не хватает глаз, у других – частей тела или одежды. Кое-где под одной фреской виднеется другая. Ибо в церкви два слоя штукатурки – более ранний и более поздний. Церковь перестраивалась.
Богоматерь с нубийским князем, епископ Петр, благословляемый святым Петром, епископ Мариан, много изображений богоматери с младенцем, потом снова епископы, святые, цари... Святой Онуфрий, культ которого в этих краях возник непосредственно из культа Осириса[50], одного из важнейших богов Египта. Свыше ста фресок...
В Фарас стали прибывать ученые из всех экспедиций, работавших в Нубии. Начали приезжать иностранные журналисты.
Известный французский еженедельник «Пари-матч» писал: «Этого никто не ожидал. Съехавшиеся со всего света археологические экспедиции предприняли раскопки в песках Нубии, которые будут затоплены водами Нила... Польской экспедиции очень повезло. В пустыне, близ небольшого оазиса Фарас, в 300 километрах от плотины, была обнаружена великолепная византийская церковь, находившаяся в неприкосновенном виде и погребенная под песками, в которые она медленно погружалась в течение десяти столетий...
...В результате достигнутого успеха количество рабочих удваивается. И вскоре раскапывается вся церковь: подлинный собор с центральным нефом, колоннами и нартексом, целиком расписанный византийскими фресками».
А секретарь и директор Британского королевского географического общества Л. П. Кирвэн писал в «Таймсе»:
«Исследуя в 1960 году возможности ведения раскопок для Службы древностей Судана, доктор У. И. Адамс из ЮНЕСКО и я обнаружили ряд доказательств, подтверждающих предположения Гриффитса, который считал, что этот холм не образован целиком природным путем. Профессор Михаловский разрешил вопрос столь характерным для него энергичным образом. Удалив форт дервишей, он повел раскопки глубоко внутрь холма, и неожиданно в облаках пыли, подымаемой его рабочими-нубийцами, показались очертания базилики со стенами из красного кирпича, покоящимися на чудесной каменной кладке из песчаника и достигающими пятнадцати футов в высоту...
Но впереди было еще более неожиданное открытие. Когда из внутренних стен был удален нанесенный ветрами песок, археологи стали находить множество фресок, сверкающих яркими красками и снабженных греческими и нубийскими надписями...
Мы многим обязаны польским экспертам, которые сумели так хорошо снять эти тонкие памятники старины, умело обращаясь не только с их хрупкой поверхностью, но также и со слоями более ранних фресок, расположенных снизу. Только некоторые из последних удалось спасти; одна из них изображает архиепископа Игнатия из Антиохии. Эта фреска имеет большое значение, так как она свидетельствует о влиянии Сирии на христианскую Нубию. В перечне епископов ей соответствует дата – 802 год. Это дает приблизительное представление об эпохе, в которую был создан второй слой фресок, и еще больше подчеркивает исключительное значение польских открытий. Они принадлежат к важнейшим во время кампании, связанной с сооружением Высотной плотины».
Польские археологи завоевывают себе громкую славу во всем мире. Приезжают ученые разных национальностей, чтобы повидаться и побеседовать с ними. Поляков приглашают принять участие в работах других экспедиций. Предлагают продолжительные научные командировки в Британский музей. Профессор Михаловский неоднократно говорил, бывало:
– Я запродал Остраша американцам... Продал Газы Адамсу... Продал Кубяка...
Это не значит, конечно, что профессор устроил генеральную распродажу польской экспедиции. Просто в летний период, когда наступает перерыв в кампании раскопок, отдельные участники экспедиции принимают порой предложения поработать в иностранных научно-исследовательских организациях, ведущих изыскания на территории Египта или Сирии. Для молодых людей это шанс завязать ценные научные связи, возможность ознакомиться с работой других и, наконец, возможность несколько поправить свои финансовые дела, ибо работа в польской экспедиции не приносит больших доходов... Но когда начинается очередная кампания, все участники экспедиции должны находиться на своих местах.
Вот почему теперь эти «эксперты», о которых столько пишут и которым директор Британского королевского географического общества выражает глубокую признательность в «Таймсе», ведут раскопки в Фарасе, глотают облака пыли, обливаются потом, а затем стирают в тазах во дворе грязные рубашки, штопают носки, ставят заплаты на брюки. Ибо брюки страшно рвутся на раскопках. К концу кампании весь состав экспедиции становится похож на скопище парижских бродяг.
Кто же эти люди? Начнем, разумеется, с руководителя.
В 1924 году профессор Львовского университета Буланда предложил одному из студентов стать ассистентом на кафедре классической археологии. Студент был поражен, он удивляется этому и по сей день. Он откровенно признается, что его знания тогда были невелики. Но Буланда был настойчив. Профессор положил перед смущенным студентом стопку книг и сказал: «1 сентября вы станете ассистентом. За время каникул прочтите вот эти материалы. Через два года должны стать докторантом».
Профессор Буланда отличался настойчивостью, но настойчивость была также одной из основных черт нового ассистента. Время каникул не было потрачено впустую, и осенью студент Михаловский вступил на тернистую, но прекрасную стезю археологии. Незаурядно одаренный, он вскоре отличился настолько, что Министерство вероисповеданий и народного просвещения назначило ему стипендию для продолжения научных занятий за границей. Он отправился в Берлин, затем в Гейдельберг и, наконец, в Мюнстер. Занимался там под непосредственным руководством самых знаменитых немецких археологов, а немцы находились тогда в авангарде мировой археологии. Стипендия была мизерной, студентам с трудом хватало на жизнь. Но Михаловский умудрялся даже откладывать из нее деньги на путешествия. «Я ездил четвертым классом, – вспоминает он, – так как пятого не было...»
Он побывал в Париже и Лондоне, осматривал коллекции в немецких музеях. Начал также публиковать свои работы. Знал, что ему надо спешить. Опасался, что в любой момент его могут лишить стипендии: широко задуманные научные планы зависели от решения какого-нибудь заурядного чиновника в министерстве. Такова уж судьба археолога: крупнейшие открытия всегда зависят от доброй воли соответствующего чиновника. Вот почему Михаловский работал, не давая себе ни малейшей передышки. Каждые три месяца он публиковал новую работу в иностранных археологических журналах. Было необычным, что молодой человек, никогда не принимавший участия в археологических раскопках, так часто печатается в научных периодических изданиях. К тому же это был молодой человек из Польши, где классической археологии по-настоящему не существовало. Всякий раз, когда нужно было переслать в Варшаву очередное заявление с просьбой продлить стипендию, к письму прилагался оттиск новой публикации. Это производило должное впечатление.
Михаловский понимал: или ему удастся завязать как можно больше знакомств в мире науки и впитать в себя как можно больше знаний, или придется вернуться на родину, причем не известно еще, сможет ли он вообще работать там по своей специальности. Это была борьба за выигрыш во времени, а заодно и за то, чтобы удержаться на поверхности, получить возможность посвятить себя работе, которая полностью захватила его. Михаловский отправляется в Рим, где приступает к занятиям в римской «Эколь франсэз» – известном археологическом центре. Одновременно хлопочет о приеме в «Эколь франсэз» в Афинах. Прием в это учебное заведение равноценен посвящению в рыцарское звание, но иностранцу было трудно попасть туда, особенно гражданину страны, которая не имела никаких традиций в области классической археологии. Но в конце концов Михаловскому это удается. Он впервые получает возможность принять участие в раскопках. Работает на острове Делос, затем – на острове Фасос, а впоследствии – в Дельфах. Он публикует в это время работу на тему о греческих портретах, которая по сей день цитируется специалистами, а затем – книгу под заглавием «Дельфы», которая дважды переиздавалась после войны.
Он писал в ней: «Язык руин всегда красноречив, но его трудно понять. Глядя на руины, мы поддаемся неотразимым чарам, расточаемым древностями, покрытыми пылью веков и овеянными обаянием легенд, и все это на фоне пейзажа, которому они придают своеобразный колорит. Однако нам нелегко в такой момент отделить субъективные психические ассоциации от совокупности голых фактов. Руины воздействуют на нас прежде всего своей романтикой».